Вдоль улиц, словно верстовые столбы, одиноко торчали охотники за такси. Как только вдали показывалась машина, они, как семафоры, однообразным движением поднимали руки. Но машина проносилась мимо. И «семафоры» уныло продолжали вглядываться вдаль. Впрочем, иногда машина останавливалась, и тогда к ней бежали со всех сторон и влезали впятером, а то и вшестером — в такую ночь орудовцы старались к мелочам не придираться.
Порой навстречу попадались ребята из их же дружины. Обменивались приветствиями, шутками. Однажды где-то вдали замаячила, как показалось Александру, фигура Виктора, и он поспешно свернул со своей группой в переулок.
А погода была чудесной. Легкий, шедший почти всю ночь снежок опушил деревья, взбил им их седые прически, выровнял и пригладил сугробы, утолстил, побелил провода над улицами и площадями. Белый-белый, пышный и чистый лежал повсюду снег.
— Какой снег — девственный, нетронутый, — восхищалась Люся, — будто говорит: «В Новый год надо входить чистым. Все грехи оставляйте в старом». Ты свои оставил, Алик? Алик, ты что, оглох? Что с тобой?
Александр очнулся от своих мыслей.
— Грехи? Какие грехи? У меня нет грехов.
— Нет? Да, действительно, я совсем забыла — ты ведь беспорочный ангел. Теперь я понимаю, почему тебя никогда не могут уложить на лопатки: крылья мешают!
Они шли Садовым кольцом. Слева осталось исчезавшее где-то в черной высоте здание Министерства иностранных дел, справа открывалась широкая панорама ярко освещенного Бородинского моста, Киевского вокзала и убегавшего вдаль Кутузовского проспекта.
Нора деликатно шла шагов на пять впереди.
По-прежнему держа Александра под руку, опершись на нее всем телом, Люся подводила итоги:
— Хороший год был, правда, Алик? С учебой все здорово, я тебе скажу, — не боюсь сессии. Вот не боюсь — и все. Уверена, что сдам (у тебя ничего нет деревянного — все-таки на всякий случай не мешает потрогать). И первенства вузовского не боюсь. Вот это упражнение с обручем, которое ты видел, клянусь, могу делать с завязанными глазами! Какая она молодчага, Елена Ивановна, вот уж всю себя отдает. Ты знаешь, как мы ее любим: она для нас и друг, и сестра, и мать, и подружка. Я только ей одной о тебе рассказывала...
— Что рассказывала? — забеспокоился Александр.
— Ну все... Что ты есть, кто ты, что нравишься мне. Словом, все. — Люся прижалась щекой к его плечу.
Однако Александр услышал только одно слово.
— Как «нравишься?» Ты же говорила, что любишь...
Но у Люси уже опять переменилось настроение.
— Что значит «люблю»? Это я тебе могу так говорить, знаешь... Сегодня «люблю», завтра «не люблю». Тебя-то я должна обманывать — так полагается по всем романтически-классическим канонам. А Елену Ивановну не могу. Ей нужно говорить правду. А «нравится» — это все же спокойней.
На этот раз Александр отнесся к Люсиным шуткам холодно. Тяжелое чувство не покидало его. У него было ощущение, словно надвигается какая-то опасность, но он не понимал откуда, и это выводило его из равновесия. К тому же он успел заметить, что Виктор со своей группой догонял их с явным намерением заговорить.
Люся почувствовала настроение своего друга. На минуту она остановилась, повернула его к себе и, привстав на цыпочки, поцеловала холодными от мороза губами.
— Не надо, Алик, перестань. Ну что ты такой сегодня. Люблю, ты же знаешь. Посмотри лучше, как здорово вокруг. Как всем радостно. Не будь таким — сегодня все должны быть добрыми, хорошими. Алик...
Но тут их перебила Нора, поджидавшая своих спутников возле какой-то мрачной подворотни.
— Мне не нравятся эти двое...
— Какие двое? — спросил Александр.
— Ну, что шли впереди, один — такой здоровяк в кепке, другой — длинный. Они будто высматривают чего-то. Сейчас две девушки в эту подворотню свернули, а эти пошептались — и за ними. Не нравится мне...
Закончить фразу Нора не успела. Из неосвещенной подворотни раздался сдавленный женский крик.
Нора не размышляя бросилась в темноту, за ней — Люся. Александр на секунду опоздал: у самой подворотни он поскользнулся на широкой, незаметной под прикрывшим ее снегом, ледяной дорожке. Он тут же вскочил и побежал догонять.
Проскочив подворотню, он увидел такую картину.
Две насмерть перепуганные девушки жались к стене невысокого старого дома, одна была уже без пальто. Пальто держал на руке длинный парень, торопивший вторую девушку. Дрожащими пальцами та никак не могла расстегнуть пуговицы мехового жакета. Рядом с ножом в руке, беспокойно оглядываясь по сторонам, топтался невысокий, но необычайно широкий в плечах «здоровяк», как определила его Нора.