Через неделю «акт контрольно-выборочной проверки» лежал на столе у Синицыной. Пробежав его глазами, ты с улыбкой заметил, что тебе следовало бы несколько понизить план, поскольку, если верить документу, он не совсем реален. Синицына окинула тебя быстрым взглядом.
— Возможно. И все-таки мы повысим его на два процента. Производительность должна расти.
Ты не возражал.
Но если они считают, что контрольно-выборочная проверка в данном случае неприемлема, то что же предлагают они? Синицына пожала плечами.
— Ну что же, — раздумчиво произнес ты. — Идя в ногу со временем, мы можем повысить план еще на два процента. Вот только сначала… — Но прежде любезно осведомился: — Вы позволите дать маленький совет?
— Валяй.
— Спасибо, — поблагодарил ты и сосредоточенно поглядел на носок своей замшевой туфли. — Так вот, сначала пусть они поручат любому специалисту, который, на их взгляд, разбирается в этом и которому они доверяют, — пусть поручат произвести следующий расчет. Сколько негативов и сколько позитивов — при этом, заметьте, значительная часть работы цветная — может обработать один человек за сутки, если учесть, что всю первую половину дня он снимает? Не мы, не вы, а они поручат — своему человеку. Рассчитаем, так сказать, физический предел мастера. А потом сравним эту цифру с тем реальным планом, который в течение вот уже стольких лет выполняет и, простите за нескромность, перевыполняет ваш покорный слуга. Думаю, что все нечестивые подозрения отпадут сами собой.
Ты улыбнулся: видите, как все просто! Синицына молчала. Коли ты предлагаешь этот вариант, понимала она, то ты уверен в его беспроигрышности, но тогда каким образом работает эта загадочная машина? Ты выдаешь не просто максимум продукции, но вырываешься за пределы физической возможности человека, и в то же время вид у тебя отнюдь не изнуренный, глаза не красны от бессонницы, и, неизменно занятый всю первую половину дня на пляже, ты позволяешь себе во второй побаловаться со своими московскими приятелями коктейлем, посидеть на увитой хмелем террасе кафе или даже полежать, приятно беседуя, на полуопустевшем берегу вечернего моря. Но ведь ты не волшебник, Мальгинов! Так кто же ты?
Синицыной стало жарко, она снова включила вентилятор.
Все ушли, а ты и Летучая Мышь продолжали работать. Он только заканчивал седьмой класс, но уже в то время мог дать фору любому ширпотребному фотографу. Между тем он прозанимался у тебя всего лишь год.
— Не пальцами, не пальцами — всей кистью. — И показывал, как надо играть в ярком луче увеличителя, чтобы высветлить тон. — Готово!
За уголок взяв глянцевито отсвечивающую в красном свете бумагу, Летучая Мышь быстро и осторожно погрузил ее в раствор. Ни одного лишнего движения! В этой сноровистости уже сказывался артистизм будущего мастера.
— Так значит, — продолжал ты прерванный разговор, — на лето никуда не уезжаешь?
— Не-а… — А сам с пинцетом наготове следил за медленно высвобождающимся изображением. Медленно — после получаса интенсивной работы концентрация поослабла.
— А снимать думаешь? Или до осени прощай, камера?
Летучая Мышь оскорбленно зыркнул взглядом — как можешь ты предположить такое! — и снова назад, к отпечатку, на котором густели первые тени. Для непосвященного глаза они вряд ли что говорили, но ты уже понял: передержка. Однако промолчал, размышляя. Как все-таки относятся дома к увлечению мальчика? От этого зависело, оставишь ли ты на лето Летучую Мышь, или подыщешь другую кандидатуру. Судя по всему, родители если даже горячо и не поощряли художественные склонности сына, то, во всяком случае, не возражали против их развития.