Клевета! У тебя есть свидетели, которые подтвердят, что никакого страха в тот вечер ты не испытывал. Не угодно ли пригласить?
Ты нечасто теряешь аппетит, но тут это произошло. Однако, не говоря ни слова, сел за стол. Исправно подносил ко рту какие-то кушанья, исправно жевал и глотал, а Натали в алом халате сидела напротив и неотрывно на тебя смотрела. Невмоготу становилось тебе от этого ее взгляда, но ты сдерживал себя, только пережевывал уже не так тщательно, чтобы скорей покончить с этим.
— Выходит, вы заподозрили что-то?
— Я? — удивляется свидетельница. — Ровным счетом ничего. Мой муж — творческий человек и иногда замыкается в себе. Я смотрела на него, чтобы понять, удалась ли на этот раз кефаль по-гречески. Он любит эту рыбу, и не жареную, а именно по-гречески, со специями, в прозрачном соку и с дольками лимона. За чаем, а он выпил одну за одной три чашки, я спросила, как тебе сегодня кефаль, не слишком ли остра. Он ответил, что кефаль была превосходной. Мой муж знает толк в рыбе.
— Иными словами, он любит вкусно поесть?
— А почему бы и нет? Сейчас не голод, так что человек вправе позволить себе некоторую разборчивость в еде.
Пауза, как сказал бы Кнут Гамсун, только тихо вздыхают за столом с гнутыми ножками. Ты понимаешь, что означает это: было время, когда Кеша Мальгинов довольствовался чаем с акацией.
— А возвращаясь домой, продолжал чаепитие с немецким шоколадом.
Старая женщина обескуражена этой репликой, оба ее глаза, и живой и мертвый, беспомощно моргают.
— Я не знала… И это было так давно. Ему было семь лет.
— Девять.
— Ну все равно… Что он понимал тогда! Да и потом, это не имеет отношения к делу.
— Все ко всему имеет отношение.
Недурно! Зал по достоинству оценивает античную красоту этой реплики. А обвинитель между тем уточняет у свидетельницы в янтарных бусах:
— Так вы утверждаете, что вечером двадцать шестого октября он не испытывал страха?
— Абсолютно!
— Может ли еще кто-либо подтвердить это?
Может! В просторный зал под стеклянным куполом с витражами робко входит лопоухий подросток.
Безнадежно испорченных негативов почти не бывает, искусным и терпеливым позитивным процессом можно многое исправить, и ты показывал — как, а Летучая Мышь и другие ребята внимательно следили. Свет, кадрирование, поиски оптимального размера отпечатка, варианты с бумагой и проявителем, ибо гидрохинон дает совсем другой эффект, нежели метол, — всю эту работу ты проводил самолично, хотя в обычные дни ограничивался словесными указаниями. А тут — самолично. Выйдя из больницы (и уж во всяком случае, не на цыпочках!), некоторое время колесил по городу, потом вспомнил, что у тебя сегодня занятие со студийцами, и поспешил туда — обрадовался и поспешил, и все в этот вечер делал сам, а ребята жадно глядели. Пора было расходиться, уборщица раз или два заглянула к вам, а ты все возился, хотя дома тебя ждала кефаль по-гречески, приготовленная великолепно.
Ничто не насторожило тебя: ни равнодушие, чуть брезгливое даже, к любимому ее торту-безе, ни рассеянность, с какой она слушала твой небрежный рассказ о триумфальном успехе на республиканской выставке, ни насильственная улыбка, выдавленная в ответ на твой облегченный вздох, что курортный сезон, слава богу, кончился, а выдался он сумасшедшим — по двадцать пятое сентября вход на пляж был платным — неслыханно! — и ты лишь в минувшее воскресенье свернул наконец свою лавочку; стало быть, теперь вы будете видеться чаще… — ничто не насторожило, но лишь до поры до времени. Стоило проклюнуться подозрению, как все разбежалось и смирненько встало на свои места. Торт, к которому она не притронулась, странная рассеянность, хотя обычно, когда ты появлялся, особенно после столь продолжительного отсутствия, она смотрела и слушала с вниманием неослабным, слишком вялая радость по поводу свободы, которую ты наконец обрел, — все встало на свои места и закончило ряд, который, оказывается, протянулся через все ваши отношения и вот теперь логически завершился. Выйдя от нее в смятении и страхе, который ты, разумеется, достойно скрыл (Вот!.. Но это был совсем другой страх, да и Фаина никогда не стала бы свидетельствовать против тебя. Никогда!), ты пристально вгляделся в ваши три года — три года и четыре месяца, если быть точным, — и всюду обнаружил пунктир этого вдруг завершившегося ряда. Тебя ужаснуло: как же ты был слеп! — и сам поправил себя: не слеп, нет, иначе черточки пунктира не засели бы в твоей памяти — не слеп, а преступно беспечен. Впрочем, даже в беспечности ты не мог упрекнуть себя.