— Потопали? — предлагает хозяин, демонстрируя братское равноправие.
Он душист и наряден. Ты мешкаешь у стакана с недопитым пивом — вылить и вымыть бы, но, по всей вероятности, это не в традициях дома — убирать за собой посуду. Выходишь первым.
9
Голубятня, песочница посреди двора, бабушки с колясками. «Победа», цепью прикованная к столбу. Со временем дядя Петя получит за нее кругленькую сумму, как за музейный экспонат, сохраненный в идеальном состоянии. За рулем дядю Петю ты не помнишь — лишь под машиной и около.
Умолк и подобрался братец: воспоминания нахлынули. Все как шестнадцать лет назад. Милый, милый двор! Как много и проникновенно написано об этом чувстве — не испытывать его просто неприлично.
Пять минут седьмого.
— Где мы встречаемся?
Братец трудно возвращается в сейчас из милого, милого далека.
— Что? — Безрадостное возвращение.
— Я спрашиваю, где встречаемся с дамами.
Морщится. Не понимаю, как можешь ты в такую минуту думать о ерунде.
Лидия Павловна… С клюкой, а все равно бежит — разучилась спокойно ходить за семь десятилетий. А может, за восемь?
«Мальчики, где тут у вас зубной врач живет?» — Скомканный носовой платок у щеки.
— Здравствуйте, — внятно выговариваешь ты, а братец молчит, но шаг замедляет.
— Здравствуйте, Стасик! — Бодро, звонко. Над коричневым личиком, сухим и сморщенным, как гофрированная бумага, парит гордая шляпка. — Навестить нас?
Преглупо улыбаешься, и вот вы уже стоите друг перед другом.
— Как живете, все хорошо? — В сторону братца сверкают из гофрированной бумаги живые и быстрые глаза. Тот загадочно молчит, с трудом сдерживая готовые расползтись толстые губы. Не узнаете, Лидия Павловна? Меня и не узнаете.
— Спасибо, — благодаришь, — хорошо.
Кивает удовлетворенно. Клюка нетерпеливо отрывается от земли — Лидию Павловну пациенты ждут. Вот уже семь десятилетий, как они ждут ее. Или даже восемь.
— Здравствуйте, Лидия Павловна. — Раздельно, глухо, выжидательно.
Взгляд-прыжок. «Лидия Павловна себе на уме. — Поля все о всех знала. — Дома-то если лечишь — налоги плати, а она так… Вот и пишут на нее».
— Андрюшка!
Расплылся. О бороде говорит Лидия Павловна — то ли возмущается, то ли восхищается. Из-за бороды не узнала… Клюка не торопится более — подождут пациенты…
— Ну как ты, что ты? Сколько не видела тебя! А мне ведь говорили, что ты бороду отпустил.
Чему так бурно радуется зубной врач? Встрече с Андрюшкой, которого «вот таким» знала, или тому счастливому обстоятельству, что подозрительный бородатый тип, сверлящий ее взглядом, не оказался инспектором финотдела? Ты неприкаянно улыбаешься, с интересом изучаешь серебристые завитки каракулевой шубки.
Сколько еще остановок до конечного пункта — оранжерейной Полиной комнаты? «Андрей, ты! Андрюшка! Андрюха!» Ты был тих, а братец уже тогда самоутверждал себя разнообразно и шумно. Разбитые мячом окна, оборванная слива в палисаднике Матюхина, побег из дому, костер из стружек в подвале — душою всех этих мероприятий был, разумеется, твой старший брат. Негодование, восторг, сочувствие — какая бесконечная гамма чувств у соседей! Он похищал их душевную энергию, а люди по натуре своей скупы; немудрено, что они запомнили твоего старшего брата лучше, чем тебя, — ведь ты не брал у них ничего. К тому же ты удачлив, здоров, перспективен, у тебя красивая жена, и ты не платишь алиментов, а что может быть слаще жалости к ближнему! Упиться широтой своей души, ее чуткостью и изысканным благородством, а заодно еще раз убедиться в несокрушимом своем благополучии: у вас хуже, чем у меня, но я не думаю об этом — ваше горе разрывает мне сердце. Экое деликатесное чувство возбуждает братец у окружающих — как после этого не любить его!
— Хорошая бабка.
— Кто, зубной врач?
— Мы всегда с нее начинали, когда собирали на что-то. На волейбольную сетку, помню, двадцать пять рублей дала. По-старому.
Мерило человеческой добродетели. А впрочем, ты и сам терпеть не можешь сквалыг — жадность, на твой взгляд, вскормлена отсутствием чувства юмора.
Кто-то еще шествует навстречу, но лично тебе незнакомо это рыбье лицо с желтыми бакенбардами. Благополучно разминаетесь.
Вам направо, но братец замедляет шаг, издали глядит на бывшее ваше парадное. Ушедшее навсегда босоногое детство… Косишься: не блестят ли слезы в бороде? Ба, да он недоволен чем-то, он хмурится. Что посмело омрачить радость свидания? Заинтригованный, прослеживаешь за его взглядом. Что-то изменилось там, ко никак не понять, что именно.