Я поморщился — сколько себя помнил… Замер. А сколько я себя помнил? Ругань не переносил.
— Извращенок, — помолчав, добавил Дерек. — За огромные деньги там любого приведут на цепи… А законно или нет не играет никакой роли.
— Для сексуальных утех?
Казалось мой вопрос повис в воздухе — на этот раз Дерек молчал довольно долго. Но я ждал терпеливо. По его руке под пальцами чувствовал, что он подбирал слова, чтобы что-то сказать на мой вопрос.
— Скорее нет, — произнес он наконец. — Им не нужны утехи подобного плана. Они находят удовольствие не слабее сексуального, а может, и гораздо сильнее, измываясь над существами на цепи. Да и кто ляжет в постель с тем, кому, например, только что переломали все пальцы на руках. Или выжгли ядовитыми травами на теле похабную надпись? Все-таки под сексуальными утехами подразумевается слияние в порыве страсти двух тех. А какой уж тут порыв?
Произнесенная обычно молчаливым Дереком тирада поразила меня не столько своей длиной, сколько интонациями — боль и горечь сквозили в каждом слове.
— Это на Талóссе с тобой так обошлись? — спросил без надежды на ответ.
Дерек едва заметно кивнул.
— А как же Лотти? — произнес имя и замер, даже дышать перестал. — Мне советовали… — Я не стал уточнять, кто советовал, а особенно, при каких обстоятельствах.
— Как будто эта взбалмошная певичка из бара была лучше? — вопросом на вопрос ответил Дерек.
— Подожди, подожди, — я даже потряс головой. — Мне казалось, что Лотти…
— Такая же извращенка с садистскими наклонностями и большими возможностями, чтобы их реализовывать. Она была отменная актриса, — перебил меня Дерек. — Леди Гамильтон своего времени. Одновременно находилась на содержании нескольких мужчин. Добивалась любого, стоило ей только захотеть. А потом… Когда те полностью… Паучиха, одним словом.
— Нет, нет, — я снова отчаянно замотал головой. — Я говорю о той скромной девушке из таверны, куда любили заходить звездные десантники. Она пела тоскливые песни на странном языке, аккомпанируя себе на старинном инструменте.
Дерек истерично рассмеялся.
— Все правильно. Это тоже была твоя Лотти. Она могла обаять каждого, на кого глаз положила.
— Да не моя она вовсе! — взвился я. — Мне вообще девушки не навились! — заорал я истошно.
— Знакомо, — невозмутимо отозвался Дерек.
Это я бился в истерике, а он по-прежнему лежал, отвернувшись к стене, и говорил ровным спокойным голосом. И только ошейник окрасился в какой-то кровавый цвет.
«Нет, не я один нервничаю», — мелькнула ехидная мыслишка, а губы растянулись в саркастической ухмылке.
Протянул руку, чтобы притронуться к ошейнику, хотелось проверить — горячий или нет.
Дерек перехватил меня за запястье.
— Не смей, — попросил он. — Я уже просил. Может произойти непоправимое.
— Голова оторвется? — поинтересовался я зло. — Это тебе одна из извращенок надела с Талóсса надела?
— Нет, — односложно хмыкнул Дерек.
— Ну тогда мой дом разлетится на камешки. Эта комната станет нам с тобой мала? — не унимался я. — А если выйти во двор? — предложил.
— Думаю, и двор нам окажется мал, — пожал плечами Дерек после некоторого раздумья.
— А если отправиться на какой-нибудь пустырь?
Ох, занозил он меня. Даже Талóсс перестал интересовать и его обитатели.
— Что взять с собой?
— Себя, — отозвался Дерек
Он легко со звериной грацией поднялся с постели.
Зато я остался сидеть на месте — найти бы еще этот пустырь! Где его взять в большом городе, когда каждый клочок земли под ультрафиолетовым колпаком кому-нибудь да принадлежит?
— Рыночная площадь, куда прилетают звездолеты, сойдет?
— Для начала сойдет, — кивнул Дерек.
Как два солдатика — плечом к плечу — мы спустились в гараж. Я выгнал шаттл. По ночному городу быстро добрались до стоянки рядом с рынком. Темно. Никого. Впрочем, и днем никого не будет ни сегодня, ни завтра, вряд ли какой-нибудь отчаянный пират рискнет привезти рабов после подписания мирного соглашения.
— Поставь транспорт где-нибудь подальше, — попросил Дерек.
— Опасаешься, что кто-нибудь нас засечет за непотребными делами? — язвенно хихикнул я.
— Нет, — ровным голосом проговорил Дерек, — совершенно не опасаюсь. Даже если нас, как ты выразился, засекут, то все равно ничего не поймут и ничего не расскажут. Потому что я, — он сделал ударение на слове, — не хочу этого.