– К вам? – тупо переспросил он, понимая, что Кувшинников опять его купил. – Когда?
– Немедленно! – грохотал Кувшинников. – Это в ваших интересах, поверьте! Тут дело, знаете ли, такое, что отлагательств не терпит! Дело всей вашей жизни фактически! Давайте! Жду!
И тут же, сволочь такая, положил трубку, и у Бронникова не оказалось даже способа уточнить, в чем, собственно, дело и знает ли это кувшинное рыло, который час, – и осталась лишь возможность негромко выругаться, каковой он немедленно и с успехом воспользовался.
Дело всей жизни… что он имел в виду?.. в ваших интересах, видите ли… и при чем тут ввод войск?.. Умываясь и снимая со щек облака пены, а потом наблюдая, как быстро прозрачная медуза белка превращается в аппетитную молочно-белую блямбу, украшенную двумя оранжевыми глазами, а потом вымазывая корочкой хлеба последнюю каплю масла, а потом моя сковородку, тарелку и стакан, а потом уже и одеваясь, и повязывая галстук, и хлопая по карманам пиджака – он все размышлял насчет этого дела, смутно подозревая, что оно непременно обернется какой-нибудь гадостью.
Однако действительность превзошла все ожидания.
Когда он вошел в кабинет, Кувшинников, вопреки обычной практике, поднялся и пошел к нему навстречу.
– Рад, рад! – говорил он, широко улыбаясь. – Уж простите, что в такой ранний час! У нас ведь тут, – он с картинным отчаянием махнул рукой, – ни дня ни ночи… мы, как говорится, и спим-то вполглаза!.. Да и потом, знаете? Кто рано встает, тому бог подает! Вы садитесь, садитесь!
Бронников сел.
Сел и Кувшинников. И тут же посерьезнел.
– Наслышан я о ваших бедах, Герман Алексеевич, наслышан…
– О каких бедах? – спросил Бронников, собираясь задать этот вопрос самым безразличным тоном – мол, какие это у меня, по-вашему, беды, – однако горло в самый неподходящий момент предательски сжалось, и он сказал это, тяжело сглотнув. – Каких?
– Да издатели эти наши! – Кувшинников досадливо поморщился. – Нет, ну честное слово: их же не поймешь! То заключают договор, то расторгают… я и сам-то, бывало, сколько раз!..
И снова махнул рукой – мол, такая с ними беда, что и вспоминать не хочется. А Бронников, холодно на него глядя, подумал: “Ну какая же все-таки сука!..”
– Но дело не в этом… Вы ведь про академика Сахарова слышали?
– Слышал, – осторожно согласился Бронников. – Отец, так сказать, советской атомной бомбы…
– Ой, да бросьте вы! – отмахнулся Кувшинников. – Западных голосов наслушались? Отец! Свечку он держал, когда другие бомбу делали!.. Хоть, конечно, и довольно известный физик… Орденоносец все-таки, трижды Герой Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий! Ну казалось бы – что еще надо?!
Бронников протянул что-то нечленораздельное, но Кувшинников принял его блекотание за выражение согласия.
– Нет, видите ли, все ему не так!.. Вот и сейчас!.. Вы, наверное, не в курсе, но вчера этот проходимец дал несколько интервью зарубежным корреспондентам, в которых… – Кувшинников нацепил очки и взял со стола какой-то листок. – В которых шельмует действия Советского правительства, направленные на оказание братской интернациональной помощи народу независимого Афганистана! Осуждает! Не понимая, что ведь по их просьбе, по афганской! Не сами же мы туда!.. О чем ясно сказано в заявлении Леонида Ильича Брежнева!.. Нет, он этого уяснить не в состоянии! Ведь до чего договорился! – Кувшинников сорвал очки и распрямился. – Олимпиаду предлагает бойкотировать! Потому что, видите ли, согласно древнему Олимпийскому статусу, во время Олимпиад войны прекращаются! И если, мол, СССР не выведет свои войска из Афганистана немедленно, Олимпийский комитет должен отказаться от проведения Олимпиады в стране, ведущей войну!.. Ну не безумная логика?! Какая война?! Это просто дружеская услуга, а не война! Что же теперь, нам нужно отказаться от бескорыстной помощи братскому народу?! Мы же не в паровозики играем, в конце концов! – ввели, вывели, опять ввели!..
Секретарь взбросил на него возмущенный взгляд, ожидая, должно быть, очередного кивка или иного знака понимания и согласия. Однако Бронников в этот момент не мог кивнуть, поскольку на несколько мгновений остолбенел. Его пронзило понимание, что Кувшинников не притворяется, не хочет показаться правильным, не пытается выдать черное за белое, нет! Он говорит совершенно честно, он так думает, он в своих словах глубоко и сердечно уверен! Секунду назад Бронников рассмеялся б, услышав такое про секретаря Кувшинникова, – а сейчас понял это сам: да, Кувшинников говорил искренне!
Он растерялся. До этой секунды в нем кипело глухое раздражение, требовалось серьезное усилие, чтобы его сдерживать и продолжать вести себя по общепризнанным правилам, а не схватить, например, с подоконника цветочный горшок и грохнуть его об заваленный бумагами стол – потому что, если честно, только такого обращения и заслуживают притворы, змеи, жулики, навыкшие ловко жонглировать высокими понятиями и получать с публики недурной сбор. А теперь все стало с ног на голову: не жонглер, а дурак. Стоп, да разве дурак? Если Кувшинников дурак, то он сам кто? Нет, не дурак… но и не жулик… кто же?!
– Вы слышите? – спросил Кувшинников, поймав его остекленелый взгляд. Бронников через силу кивнул. – Да… Так вот. Как вы сами хорошо понимаете, мы, культурная и писательская общественность, этого так оставить не можем! Уже многие ученые… – Секретарь снова сунулся в бумажку. – Так, например, академик Федоров… академик Блохин… выразили свое категорическое несогласие… да и вообще, я вам скажу, волна народного возмущения действиями этого так называемого физика нарастает с каждой минутой! Понимаете?
Бронников снова скованно кивнул.
– Ну да… понимаю.
– Вчера состоялось заседание Секретариата Московского отделения Союза писателей. Товарищи составили соответствующее письмо. С осуждением действий этого так называемого академика…
Кувшинников замолчал. Бронников, впрочем, все уже понял.
– Вот я и говорю, Герман Алексеевич. Думаю, дела ваши в издательстве можно будет поправить… Подпишите. Уверяю вас, в совсем недурственной компании окажетесь!
– Почему я? – спросил Бронников.
– Да как вам сказать. – Кувшинников пошевелил пальцами, подбирая слова. – Хочется свежей крови! Понимаете?
– Ну да, – пробормотал Бронников. – Вам хочется свежей крови…
– Конечно! Новое поколение писателей должно как-то проявить себя! Доказать преданность идеалам, делу партии, в конце концов!.. Так подписываете?
Бронников молчал.
– Не понял, – насторожился Кувшинников. – Я же вам что толкую, Герман Алексеевич. Подписываете – книжка возвращается в план… и все у вас будет в порядке! И про нелепую эту вашу писанину для “Континента” все забывают!
– Понятно… А если не подписываю?
– Не подписываете? – Секретарь хмуро уставился на него, потом взял справа от себя какой-то другой лист. – А если не подписываете, то вот, пожалуйста. Можете ознакомиться. Вчера на том же заседании Секретариата было принято решение о вашем исключении из Союза советских писателей… за действия, несовместимые с высоким званием. Завтра же пойдет в ход. Выбирайте!
Он бросил лист на стол и оскалился в улыбке.
Бронников еще секунду молча смотрел в желтые глаза секретаря. Потом медленно встал.
– Знаете, Василий Дмитриевич… – неуверенно проговорил он.
Кувшинников подался чуть вперед – дескать, он весь внимание.
– Знаете, Василий Дмитриевич, – повторил Бронников. – Я подписывать ничего не буду. Ни к чему это. А вы… – Снова замялся, подыскивая слова, смогшие бы коротко выразить новое знание: – Вы бы о себе подумали, Василий Дмитриевич. Честное слово!
Довольно жалко улыбнулся и пошел к двери.
Секретарь вскочил.
– Ах, так? Ты что же думаешь, в комнатке отсидеться? – орал он в спину. – Ты у кого эту комнатку получил?! Да тебя через две недели в этой комнатке не будет! Еще покусаешь у нас локти, вражина!..