– Да ты что!
– Говорят, к суду обоих представят утром, а ночь покукуют в камерах, о жизни да приличиях подумают. Но репутация теперь у Ядвиги попорчена, теперь только в деревне на танцуль.. то есть, на балах, плясать будет. А Йосефу дорога либо в армию, либо в тюрьму, больше не получится на отцовском труде паразитировать.
– Ох, упаси Вегетор их души, да огради Вар’Лахия ото всякого блуду… Постой-ка. Пажитник? Это тот, что в позапрошлом году тебя с дворовой девкой спутал, когда с отцом нам в поместье пшеницу привозил?
– Все может быть, мами. Все может быть. А мачеха меня зачем искала?
– А! Тьфу, заговорила меня совсем, из головы все и вылетело! Беги к ней скорее, важное донесение, от самого короля, говорят, вести! Велела передать тебе, что свершилось мол!
– Свершилось!? – Мигом подскочила, было присевшая обратно в плетеное кресло Ванилла, и рассмеявшись, захлопала в ладоши, после чего порывисто обняла мами Гарушь, поцеловав в красную, от жары, щеку. – И ты молчишь!? Я убежала! Забери мою книгу-у-у!..
– Вот ведь бедокурая голова, – с тяжким вздохом проворчала мами Гарушь, поднимая упавшую в траву книгу. Письму, как и всякую порядочную девицу в свое время, ее не учили, и потому, книги мами не понимала, и не уважала. Насилу, уже во взрослом возрасте выучившись писать и читать, чтобы попасть в хороший дом, она все же этого делать не любила, предпочитая добежать до нужного человека да в лицо сказать, что надобно. А тут – толстенная книженция, таковой только по голове бить, чтобы мозги на место встали да читать более не возжелали.
– Вы-нь Ч-ху, – по слогам прочитала она, водя пухлым пальцем по золотых буквам.- Ис-кус-с-да скока ж тут «сы»!-ты-во во-ны… Че эт за исскуства-то такие вонючие, кабы знать… Но хотя бы чем полезным девка занята, искусства всякие мужики любят, всё не ерунда какая грамотейская… – Мами Гарушь вдруг захихикала. Вот уж потеха – растрясла Язька при всем честном народе свое исподнее!
И чем, ей интересно так Йозька глянулся, что эта ледышка в миг высокомерием, коим так чванилась, попустилась? Надо будет рассказать пани Гордаве – кухарке соседа, да и вообще, созвать подружек, да поведать им сию сочную сплетню, покудова кто другой не успел. В чем там Язька была? В исподнем? А может и без оного?
Подхватив книгу, мами поспешила на кухню. Там, своего часа дожидалось яблочное тесто, которому вскоре предстояла нелегкая миссия по превращению в сочные пирожки. Тоже, знаеть ли, искусство!
Мачеха, расположившись в малой гостиной, пила крепкий кофе из крошечной фарфоровой чашечки и рассеянно листала очередной душещипательный романчик господина Небылыша – модного нынче в столице клепателя авантюрных и сентиментальных романчиков, которыми любили зачитываться молодые наивные барышни, представляя себя по ночам то храброй Маришкой, сбежавшей из-под венца к любимому пирату (и корабельным крысам), то нежной Алессой, что умудрилась (срам какой!) полюбить собственного деспотичного муженька.
Ни молодой, ни наивной барышней госпожа Флориция Белиш давно уже не могла считаться даже в обществе самых бесстыдных льстецов, но не иметь несколько популярных книжных новинок в доме считалось дурным тоном, а потому приходилось хотя бы создавать видимость чтения.
Звякнул колокольчик мажордома, и раздался зычный мужской голос, оповещающий о вторжении:
– Барышня Ванилла, прибыть-с соизволили для разговора!
– Зови, – отозвалась Флориция, с явным облегчением откладывая повесть об очередной простоватой деве, возомнившей, что сможет укротить кобелеватого мужа с уголовничьими повадками, за которую ее насильно выдали замуж, и вот уже десятую страницу настолько занудно вещавшую о пользе благодетели, что Флориция поймала себя на мысли, что на месте муженька давно бы эту девицу в монастырь сдала, какой бы «прелестной» она не была. Надо думать, будучи графом почти любую прелестницу можно и за просто так получить, без нотаций.
– Матушка, – прохладно поприветствовала ее падчерица, быстро пересекая гостиную и звучно чмокая воздух над ее левой щекой с таким видом, будто перед нею куча навоза конского. – Вы за мной посылали?
– Да, дитя моё, – столь же холодно отозвалась мачеха, нарочно состроив презрительную гримасу. Сидящие на лавке в ряд дворовые девки, которые должны были сопровождать всякую знатную госпожу, не оставляя ее даже во сне, тихо зашушукались, обсуждая, что Ванилька-де окончательно в немилость впала, а Флорешка уже совсем озверела, и только и дожидается, когда муж евонный укатит по делам купеческим куда подальше, чтобы ее и вовсе со свету сжить.