И спрашивает, вздернув плечи:
«Зачем вы злой и непонятный?»
И что я, что я ей отвечу, –
В себя ушедший безвозвратно?
1933
Русский художник
Кидающий небрежно красок сгустки
На полотно, вкрепленное в мольберт,
Художник я и, несомненно, русский,
Но не лишенный иностранных черт.
Люблю рассвет холодный и линялый –
Нежнейших красок ласковый разлад.
Мечта о власти и меня пленяла,
Меня пленяла и меня трясла.
На всякий звук теперь кричу я: – занят.
Но этим жизнь исчерпана не вся.
Вокруг враги галдят и партизанят,
Царапины нередко нанося.
Мне кажется, что я на возвышеньи.
Вот почему и самый дух мне люб
Французской плавности телодвижений,
Англо-немецкой тонкой складки губ.
Но иногда я погружен по плечи
В тоску и внутреннюю водоверть.
И эту суть во мне не онемечит,
Не офранцузит никакая смерть.
1933
Отказ
Попытки зачернить твою
Прозрачную живую душу
Я проклинаю, я стою –
Весь окровавленный, потухший,
Оставленный на самом дне
Пустого черного колодца.
Расколотое сердце мне
Пощады не дает, всё бьется.
Вчера в последний раз во тьму
Ты сверху протянула руку,
Я стиснул зубы: не приму.
Я вновь обрек себя на муку -
О камни биться, говорить
Кощунства, задыхаться дымом
И смрадом дна, и снова жить
Нелюбящим и нелюбимым.
1933
На балу
Вот девичье тело
(Мне душу любить дано), –
И всё взлетело,
Всё временно сметено,
Ты ждешь, не глядя, –
Как жжется твоя ладонь!..
В моем же взгляде –
Жестокий желтый огонь.
Мы едем вместе
Холодной ночью на бал.
Тебе, как невесте,
Я с твердостью руку дал
В подъезде… Недаром
Тяжелый мой жаден взгляд.
Два толстых швейцара
У вешалок, стоя, спят.
И странное чувство
Мне душу объемлет вновь, –
Мне жаль, мне грустно,
Что и это моя любовь,
Что это не только
Небесный ангельский свет,
Но – пусть мне больно! –
Иного выхода нет.
О, милое тело,
Простит ли твоя душа
Мне темное дело!?
Прерывно, злобно дыша,
Над нею в танце
Ползучем склоняюсь я:
– Моя, моя, несмотря ни на что, – моя!
1933
Маскарад
Однажды средь ночи привиделся мне маскарад.
Он с жизнью моею был плотно, как карты, стасован…
Какая-то комната. Люди все враз говорят.
А в комнате тесно. А двери в латунных засовах.
В очках а ля Ибсен возник предо мною старик.
Надулись – вот лопнут от смеха – патлатые щеки…
И все засмеялись. И смех этот вылился в крик.
Гремели ладони и дробно трещали трещотки.
В железном оконце всплывала большая луна –
Бессмысленный лик, рябоватый, больной, бледно-желтый.
И все неестественно пели: «как весело нам»,
А я им кричал обличительно: – лжете вы, лжете!
Тут всё завертелось… И кто-то ударил меня
Большой колбасой из узорной и вздутой резины.
И кто-то грозил мне. И кто-то меня догонял, –
Запомнились злобные глазки и лоб шимпанзиный…
Всё было как в жизни… Не верилось, право, что сплю…
Всем вдруг захотелось казаться умней и красивей…
Один бормотал: «я с пеленок искусство люблю…»
Другой тараторил: «структура грядущей России…»
И мне показалось – я сам лицемерю и лгу,
Когда я прижался к стене и с лицом неподкупным
Сказал: «о, какое проклятье быть в вашем кругу…
– Россия ж как боль мне близка, но как даль недоступна!»
1933
Хотелось бы
Хотелось бы вырвать из памяти
Страницу нелепейших встреч
С тобой в январе, когда замети
Захлебывавшаяся речь
Мешала нам мирно беседовать…
И мы до озноба вдвоем
Стояли у дома соседова –
Не в силах унять водоем
Сомнений, намерений, вымыслов,
Не складывавшихся в слова…
Всё это прошло, и не вынесла
Теперь бы моя голова
И той несуразицы выводов,
К которым, бывало, тебя,
Твою точку зрения выведав,
Я вел, неустанно дробя
Ее на частицы – анализом! –
И классифицировал их,
Как рыб… За логичностью гнались мы,
За нами же следовал вихрь
Зигзагообразною линией
И нас и соседов фасад
Опутывал в сумерки синие,
Чтоб мы не вернулись назад
К красе человеческой личности,
Которую просто трясет
От этого гнета логичности,
От этих холодных красот.
1933
Почему?
Солнышко искоса светит…
А я всё шагаю в дожди,
В сумрак, в осенний ветер…
Что
у меня
впереди?
И кто я сам? Неужели
Вестник и спутник мглы,
Любящий свои подземелья,
Закоулки, глухие углы?
И почему так упорно
Рвусь я всегда во тьму