— А что здесь такого? — удивился я, — мне вообще нравится музыка.
— Нет! Тебе всё нравится западное. Ты ведь поэтому туда и бежал и если ты опять готов слушать западную музыку, то это говорит о том, что в тебе не произошло никаких изменений. Смотри…, — она покачала головой, — если будешь так себя вести и не изменишь своих взглядов, то долго тебе придется быть здесь.
Первого января, как и положено, все долго спали. А потом все кому ни лень в столовую собирались телевизор смотреть. Должны были показывать развлекательный фильм, но вместо этого все увидели на экране товарища Лучо Корвалана.
— Смотрите, смотрите! — заорал из своего угла Миша Жихорев, — это он от Пиночета с такой отъевшейся мордой приехал! Плохо ему там жилось! В советский бы лагерь его, здесь бы он быстро жирок сбросил да обстригли б его как положено.
Публика смеялась. Каждый пытался выставить Корвалана в смешном виде, но сделать это лучше Жихорева никому не удавалось.
— А ну, Миша, — скажи что-нибудь! — просила толпа.
— Прекратить, что здесь смешного! Прекратить, не то телевизор выключу! — командовала медсестра.
— Моя Кундюшечка! Дай нам хоть поглядеть на этого мученика. Смотрите, какое у него рыльце. Так сальцо и блещет. Садись, Кундюшечка, посмотри с нами на этого подлеца! — не унимается Жихорев.
— Ну вас, — махнула рукой медсестра и вышла из столовой.
Прошли праздники, заработала почта и принесли газеты. На первой странице одной из них Леонид Брежнев ставит засосы своему почетному гостю товарищу Лучо и большая статья о том, что ему пришлось пережить в лагере у Пиночета. Беру газету и бегу поделиться новостью с Мишей Жихоревым, который как всегда в окружении медсестер что-то рассказывает и смешит их.
— Миша! Вы это читали? — спрашиваю я, протянув ему газету.
— Ах, подлец! — пробежав глазами по статье, возмущается Миша. — Камера ему видите ли не нравится! Пытали его там, свет и радио по ночам включали, чтобы он здесь запел, если б жопу аминазином ему накачали.
— «Но и в этом случае», — продолжает читать газету Миша, — «тюремщикам не удалось во мне подавить дух коммуниста!» Смотрите, пытали его там: «Тюремщики щелкали затворами автоматов за дверями камер.» Вы слышите, — размахивая газетой, комментировал Миша, собрав вокруг себя зевак. — Мерещилось ему всё это от страха! Менты, наверное, шпингалетом на окне щёлкали. Смотрите! Это его в лагерь на остров Досон привезли, самый строгий лагерь в Чили, но там этот негодяй сразу транзисторный приёмник нашёл и «Голос Москвы» слушал. Сюда б его, в больницу, нашёл бы он его здесь, хотелось бы мне поглядеть на этот лагерь.
— Да читай, Миша, дальше, как его там пытали. Это и так всё ясно! — настаивали окружающие.
— В мавзолей к нам захотел! Сейчас мы вытащим лысого, раскрутим его за ноги и башкой его об стенку. Занимай, товарищ Лучо, свободное место.
Эта Жихоревская крамола действовала на толпу как гипноз, погружая всех в смех. Миша видя это образно ударял о стенку Ленина, как бы раскручивая его за ноги.
74
ВРАЧ И БОЛЬНЫЕ
Наше первое отделение считалось в больнице одним из лучших и я думаю из-за того, что завотделения Д. Ф. Жеребцов придерживался мнения, что больница не может быть тюрьмой и слово «режим» резало ему слух. Внешне он всегда выглядел строгим, но на самом деле был очень мягким человеком. Он разграничивал действия психически больных людей, кому лечение и медикаменты были необходимы и тех, кто попал в больницу в здравом уме. Мне и моему брату он говорил:
— Вам в больнице нечего делать, но раз вы здесь, самое лучшее для вас лекарство — это работа.
Больных, у которых начинались приступы болезни, он лечил, но никогда это не было карательной мерой. Избиений или просто глумления над тяжелобольными со стороны санитаров и медперсонала я никогда здесь не видел, что, впрочем, было характерно для всей больницы.
Однажды больной, латыш Вернер Дакарс, под влиянием слуховых галлюцинаций выбрал момент и опрокинул на голову Жеребцова целофановый кулек с водой. Дакарса схватили санитары и потащили в надзорную палату. По Жеребцову стекала вода и, придя в себя, он пошел переодеваться в свой кабинет. Пока Дакарса тащили, другой больной, кабардинец Альмезов подбежал и в отместку за врача ударил латыша несколько раз в бок. За этот поступок Альмезова тоже положили в надзорку. Доктор Жеребцов ни Дакарсу, ни Альмезову не назначил курс сульфазина и они пробыли в надзорной палате совсем недолго.
В столовой я Вернеру всегда подавал полную миску еды с большой горкой. Вернер сначала демонстративно смущался: