— Ты мнэ все-таки скажэшь статъю? — не отступал он.
— Что здесь происходит? — спросил прапорщик. — Смотри у меня! До утра будешь вагон скрябать, — пригрозил он мне.
Солдаты простукивали купе у женщин и повторяли:
— Спецконвой… Спецконвой…
Затем они явились к нам и тоже простучали стенки и полки вагона, отыскивая дырки. Мы легли на лавки, бросив рюкзаки под голову.
— Убрать всё из-под головы, — приказал прапорщик.
Каждый час приходил грузин. Он светил фонарём в лицо и, убедившись что это всё ещё я и мой брат, шел проверять женщин. Глубокой ночью я проснулся от громкой ругани прапорщика.
— Кто тебе разрешил лечь?! Слазь живо!
— Но уже два часа ночи, — отвечал человек с прибалтийским акцентом.
— Слазь! А то сейчас быстро слетишь и никаких разговоров, — и прапорщик прошёл мимо, не делая нам никаких замечаний.
— Ты зачем это курышь?! — теперь пристал к прибалту грузин.
— Это ты опять! Тебе что, не известен порядок? Сейчас мы тебя обучим, — подоспел на помощь к грузину прапорщик.
Прибалт уже не знал как выпутаться из этого положения и лишь бормотал что-то в свое оправдание.
— Ну, ладно, ложись, — сменив гнев на милость распорядился прапорщик и в вагоне стало тихо.
— Приготовиться с вещами на выгрузку, — прозвучала команда ранним утром.
«Странно, куда это нас привезли? — подумал я, — хлеба дали на два дня, а выгружают через ночь».
В «воронке» мы оказались с прибалтом и молдавским турком.
— Ну и конвой попалься, какой-то пешенный. То — нелься! То — не полошено! — жаловался прибалт.
Нас привезли в Гомелевскую тюрьму. Она больше походила на агитационный центр. Во дворе висели большие красочные плакаты, намалёванные местными умельцами, призывающие заключенных к коммунистическому честному труду, чтобы выйти на свободу с чистой совестью. В маленькой этапке на двухъярусных нарах сидело много людей. Худой и длинный парень с далеко выдвинутой вперед челюстью сидел за столом и разводил в моче сажу от паленого каблука, чтобы сделать татуировку. Рядом ходил другой, с лицом полного идиота от рождения. Гремели кормушки. В камеру подали хлеб, сахар и по рукам пошли миски с жидкой кашей.
— Садись есть, хватит «косить»! — обратился длинный к идиоту. — Думаешь тебе на дурке лучше будет? Там тебе живо серой зад надерут.
Дурака посадили за стол, сунули ему под нос миску и вложили ложку в руку. Он съел всю кашу и сидел в глубоком раздумье, решая свои дурацкие проблемы как жить дальше. Сразу после завтрака всю камеру вывели на этап.
— Стройся по одному! — скомандовал конвой. — Марш в машину!
Машина была одна, а заключенных с полсотни, все не помещались. Я тянул Мишу в конец колонны. Прибалт стоял перед нами. Машина заполнилась быстро и изнутри доносились вопли, ругань и мат. Трое солдат, уперевшись в стенку фургона сапогами заталкивали зеков внутрь.
— Следующий, давай! — командует мокрый от пота солдат. Им оказался прибалт, эстонец с короткой фамилией Сиг. Несколько сапог уперлись ему в плечи, в спину и начали запресовывать в камеру. Солдаты пыжились изо всех сил, стараясь затолкнуть Сига, но у них ничего не получалось. Мы с Мишей понимали, что если Сига втиснут, то следующими будем мы.
— Не влезет! — махнул рукой старшина. — Придется ещё одну ходку делать. Ладно, вылазь!
Эстонец вылез, кряхтя ощупывая свои бока.
— Везёт тебе! — пошутили мы, едва сдерживая смех.
— И прафта фесёт! — засмеялся он.
Из машины вышли ещё двое, тяжело дыша после пережитой утрамбовки. «Столыпин» находился в пяти минутах езды от тюрьмы. Солдаты потеряли больше времени и сил на загрузку заключенных из-за своей лени. Ведь можно было сразу сделать два рейса. Это была типичная ментальность людей в этой стране.
Конвой вагона оказался тот же и бедный эстонец даже сразу поник.
— Опят оны! — всё, что он мог сказать.
Старшина-грузин узнал нас, эстонца и, улыбнувшись как старым знакомым, пропустил в вагон без всяких расспросов.
— Статыя, фамылья, срок? — повторял он, когда очередь дошла до идиота.
— Он дурак. Он ничего не понимает! — отвечали грузину за него сокамерники.
— Молчат! Я вас не спрашиваю! — орал на них грузин. — Два года у него! Кража!
— Он дурак, он ничего не знает, — кричали грузину из других отсеков вагона.
— Молчат! Я сам знаю. Я его спрашиваю. Статыя, фамылья, срок?!
Из отсеков понеслись колкие насмешки в адрес грузина. Он этого не мог перенести и побежал через весь вагон докладывать прапорщику. Разъяренный прапорщик выскочил вместе с ним и быстрым шагом они проследовали к камере дурака.