— Что, но?
— Но "Рай" дает мне силы для исцеления душевных ран. Моя милая, Эстер, - мать смахнула слезы, - и тебе поможет община, верь мне.
— Нет! Мне не нужна такая помощь. Да и можно ли назвать это помощью?
Оставив мой вопрос без ответа, она поднялась, расправила подол платья, смахнула невидимые пылинки с рукава и сказала:
— Эстер, нам пора в молельный дом.
Наша скамья, как всегда, была свободна, ожидая своих постоянных гостей. Светлое дерево, - из которого были выполнены почти все атрибуты в молельном доме, - окрашивалось красным цветом в лучах закатного солнца и внушало ужас. Оттенок был настолько похож на кровь, что казалось, будто бы все было в ее брызгах.
Пастор Нельсон, стоящий за скромной кафедрой, сегодня выглядел по-другому: вместо белой рубашки была черная, пуговицы которой были расстегнуты почти до груди, обнажая редкие волоски на ней; рукава небрежно закатаны; массивный крест, - ранее спрятанный за плотной тканью, - висел на длинной цепочке и поблескивал в лучах, пробивающихся сквозь цветные витражи; а волосы были в творческом беспорядке.
Он выглядел уставшим и расстроенным - под глазами залегли темные круги, оповещающие о бессонной ночи. Неужели, он всю ночь сочинял текст для проповеди?
Я поймала себя на том, что разглядываю его наглым образом. Такой поступок не остался незамеченным ни для матери, ни для Дэниела. На губах последнего заиграла блаженная улыбка, казалось, что веселье в миг коснулось его глаз, озаряя их светом. Мать же внимательно следила за моей реакцией - взгляд метался от него ко мне.
Теплая рука легла на мое плечо, а чужое дыхание защекотало кожу:
— Как же он на тебя смотрит! - раздался шопот матери прямо над ухом. - В его взгляде читается любовь, милая.
— Не говори ерунды. - резко отрезала я.
— Поверь мне на слово - он тебя любит, не сомневайся в этом. А сейчас, внимательно слушай каждое слово пастора Нельсона.
Мужчина взмахнул руками и вся паства, словно по команде, встала и поприветствовала его:
— Да будет благословлен пастор Нельсон!
Крещендо голосов гулко отразилось от стен молельного дома. Каждый из паствы был свято уверен в том, что чем лучше они выслужатся перед Дэниелом, тем лучше их встретит Создатель.
— Рад видеть вас, братья и сестры! По воле Создателя, сегодняшняя проповедь будет о скорби. Но не только один Создатель причастен к тому, какую тему я выбрал, мне помогала Марша Митчелл. - Дэниел посмотрел на мою мать и взмахнул рукой, та послушно встала и склонила голову. - Поблагодарим же сестру Маршу!
Раздался оглушительный всплеск аплодисментов, а каждый человек обернулся и по-доброму улыбнулся матери. Она же, в свою очередь, смущенно улыбалась в ответ, а по щекам разлился румянец, этакая скромница, но я то знаю, что такое внимание приносит ей немалое удовольствие.
— Марша, - голос Дэниела слабо пробивался через звуки хлопков, - не желаешь ли ты начать молитву?
— Почту за честь, пастор Нельсон. - робко ответила она и поспешила занять место подле пастора.
Сложив руки в молитвенном жесте, мать, набрав в легкие как можно больше воздуха, начала молитву, проникновенным голосом отчеканивая каждое слово:
— О Создатель, искупитель человеческого рода, милостиво воззри на нас, к престолу твоему с глубоким смирением припадающих. Мы — твои, и хотим быть твоими. Желая, однако, еще теснее соединиться с тобою, каждый из нас сегодня посвящает себя добровольно святейшему сердцу твоему и тому, кого ты выбрал посланником своим! Да будет восславлен образ твой и пастора Нельсона. Аминь!
— Бред. - шепотом сказала я, рассматривая спины впереди стоящих людей.
Мать поцеловала руку Дэниела и поспешила занять место рядом со мной.
А пастор выждал несколько минут, откашлялся и начал свою проповедь.
Признаться честно, я не собиралась слушать его, но некоторые слова, произнесенные им, впечатались в мою память:
"Действие, производимое скорбями, подобно действию, производимому ядом. Как тело, принявшее яд, умирает от естественной ему смерти, так и душа, вкушающая скорбь, умирает для мира, для плотской жизни. Поэтому кто не отказывается от скорбей, тот отказывается от спасения."
Эти строчки долго крутились в голове, затуманивая любые другие мысли и давали пищу для размышлений. Весь вечер, - после окончания проповеди, - раздумывала над тем, что хотел донести пастор до своей паствы.
Неужели, если человек несет в себе скорбь, то у него нет права на нормальную жизнь? И имеет ли право, этот же самый человек, игнорировать то, что происходит у него в душе? А если я не хочу себя спасать, - не вижу в этом смысла, - тогда я потеряна для Создателя? Этот вариант меня более чем устраивает, я бы сказала - вдохновляет.