Мне было шестнадцать, когда отец стал готовить меня на роль главы общины: заставлял учить наизусть Библию, соблюдать законы, ходить на воскресные службы и быть его точной копией. Поначалу, меня совершенно не интересовала религия, я отрицал существование Создателя и в открытую смеялся над его последователями. Они все, без исключения, в моих глазах выглядели обезумевшими глупцами с хорошо промытым разумом.
Не могу вспомнить того момента, когда сердце открылось Создателю, но знаю точно, что отец еще в самом начале моего жизненного пути посеял во мне зерно ненависти и жестокости: он брал меня с собой на охоту и позволял в юном возрасте освежевать дичь и испить первой крови; показывал, как наказывать тех жителей паствы, которые посмели ослушаться его приказов и, что самое мерзкое и жестокое, позвал меня с собой, когда умирала мать, а смерть наступила отнюдь не по ее воле.
Этот день, на удивление, был одним из самых обычных: солнце находилось высоко в зените и совершенно не припекало макушки жителей паствы; легкий восточный ветер небрежно шевелил кроны вековых деревьев и играл с бельем, развешенным на улице; птицы громко щебетали, напевая свои, - понятные только им одним, - песни.
Только погода разительно отличалась от того, что происходило в одном из домов под номером двадцать один, самом последнем доме на главной улице "Рая": крик, наполнявший каждый уголок этого дома, разносился по всей площади поселения, вплоть до густого леса; звуки яростных шлепков оглушительно отскакивали от деревянных стен, нагоняя животный ужас; всхлипы и реки слез не кончались, казалось, что таким количеством соленой жидкости можно наполнить целый океан.
Я спрятался под двухъярусной кроватью, которую делил со старшим братом, и молился - впервые в жизни, соблюдая все правила и отчаянно желая, чтобы Создатель меня услышал. На строчке: "Господь Всемогущий, услышь мои молитвы", дверь в комнату с грохотом открылась и сильная рука вытащила меня из укрытия. Острые ногти впились в нежную детскую кожу и я чувствовал, как капельки крови стекали по руке, плавно образуя маленькие водопады.
Джозеф,- так звали моего отца, да я и сам стал его так называть после всего случившегося, - выволок меня в центр гостиной, где на коленях стояла обнаженная мать, вся в порезах и багровых следах от ударов. Комната выглядела так же устрашающе, как и тело матери: темно-бордовые обои с витиеватыми золотистыми узорами были украшены брызгами крови, напоминающими кляксы; из маленького окна совсем не попадал свет, потому что шторы были плотно закрыты, пряча нас от людских глаз; одинокий торшер слабо освещал помещение из дальнего угла, периодически погасая и вновь загораясь; старенький телевизор работал не на полную громкость и голос диктора новостей то и дело прерывал стоны матери. Атмосфера, царившая в данный момент, нагнетала и будоражила скрытые, потаенные страхи.
— Дэниел, сейчас перед тобой не твоя мать, а существо, которое ослушалось Создателя и его посланника. - суровый голос разбивал воцарившуюся в комнате тишину. - А ты, мальчик мой, знаешь, что следует за такой проступок, так ведь?
— Д-да, отец, - я запнулся и мямлил, как маленький ребенок, который только научился говорить. - Я знаю.
— Отлично, из тебя вышел отличный ученик и я верю, что ты сможешь возглавлять нашу общину. - он протянул мне кожаную плетку, на которой остались маленькие крапинки крови матери, - Возьми это и докажи, что ты достоин носить звание посланника Создателя! - не дождавшись, пока я возьму плеть, он с силой всучил мне ее и сжал мой кулак. - Подойди к ней и ударь ровно тридцать три раза.
— Но... Зачем?
— Ты разве не понял? Она ослушалась, а значит должна понести наказание! - рявкнул Джозеф. - И ты также будешь поступать со своими женами, поверь мне, сынок.
Под его строгим взглядом, я подошел ближе к маме: в ее глазах читалась мольба, отчаянная мольба о помиловании и спасении, а еще, там было что-то такое, не поддающиеся объяснению. Но я понял это позже, когда в очередной раз вспоминал этот день - разочарование в собственном ребенке, вот что говорили изумрудные глаза напротив.
Первый удар отозвался болью в моем сердце; на втором - я невольно заплакал, но старался не показать слез Джозефу; на третьем - ощутил всю безысходность ситуации; на десятом - понял, что потерял себя; на двадцать пятом - мне это понравилось, а на тридцать третьем я ощутил власть, когда вялое тело упало к моим ногам, а с губ той, кого я раньше называл мамой, сорвалось еле слышное: "Монстр. Я вырастила монстра". Тогда я осознал - вот моя истинная натура и мне нравится властвовать и причинять людям боль, но я тщательно должен это скрывать.