Глава 2.
Эстер.
Скамьи в молельном доме утопали в цветах и ярко—красных атласных лентах, живые гирлянды ниспадали с потолочных балок. Цветов было так много, что казалось, это не зал, а райский сад, сияющий всеми красками радуги. А какой стоял аромат — сладкий, пьянящий, терпкий.
Из окон-розеток лился теплый дневной свет, сотня ликующих голосов сливались в восторженном гимне: "Господь, мы с Тобой навеки. Твои сыновья и дочери, соединяющиеся в этот час. Да будет жатва Твоя обильна, да будет мир в нашем сердце".
Пение постепенно затихло, торжественно вступил великолепный орган. Каждый прихожанин начал оборачиваться к выходу, где теперь стояла Элизабет Уайт, моя лучшая и единственная подруга, — она вошла и застыла в дверях, смущенно потупив взор и зная, что все взгляды теперь прикованы к ней. На Бет было белое, отделанное невесомым кружевом платье, которое сшила моя мать, из—под пышной юбки выглядывали новенькие атласные туфельки, которые я одолжила подруге. Ее пышные огненно—рыжие волосы украшал девичий венец из белых роз, а в самом центре красовалась заколка из белых жемчужин.
Орган все звучал, постепенно наращивая темп, и собравшиеся нетерпеливо ждали, но Бет не двигалась. Я знала, что ей не хотелось идти вперед, вступать в брак с ним. Прошлой ночью, когда она пробралась в наш дом, Бет навзрыд плакала, умоляла меня помочь ей избежать свадьбы.
Но как, как я могла помочь? Я так же, как и она, была обещана Дэниелу. Меня продали, предали, уничтожили собственные родители. Так же поступили и с подругой. Так же поступают и с другими девочками, которые приглянулся нашей главе общины. Мы — разменная монета для лучшей жизни наших же родителей. Самые родные люди обрекают нас на смертельную опасность.
Она стояла неподвижно, будто статуя сотворенная медузой Горгоной. Даже ее грудь, казалось, не вздымалась от дыхания. На минуту, даже на секунду, мне показалось, что она готова бежать. Но Бет не сделает этого. Она не способна на такие поступки, не то что я.
Делу помог ее отец, низкорослый мужчина средних лет с противной родинкой на носу, подхватил дочь за руку, с силой сжал, и Бет поняла это как приказ. Она боялась его. Всегда.
"Попробуй только опозорить меня!" — говорили глаза Мэтью. Он был домашним тираном, заставляющим жить в страхе всю семью.
И Элизабет, едва переступая одеревеневшими ногами в красивых атласных туфельках, двинулась вперед, к алтарю, что высился в конце прохода. К своему мучителю, наказанию, ноше, пастору Нельсону. К человеку, которого сам Господь назначил ей в мужья. Но я то знаю, что не Господь распорядился судьбой Бет, а отец.
Она не смотрела по сторонам, но краем глаза все же замечала знакомые лица, я видела это по ее робкой улыбке: вокруг были учителя, подруги, соседи. Вот я, стоящая справа в седьмом ряду, а это Рик, пастух — ее возлюбленный, разрешающий Бет гладить коров, шерсть которых была бархатистой и нежной. А вон, в самом первом ряду, стоит ее мама — высокая, худощавая женщина, которая раньше никогда так близко не подходила к кафедре. В первом ряду были почетные места — для самых привилегированных членов общины. Мать, Эмилия Уйат, похоже, была довольна собой, она стояла с гордо поднятой головой, тоже в венце из роз — ни дать ни взять королева.
— Мама, — прошептала Бет со слезами на глазах. — мама...
Я всей душой хотела броситься к ней, но моя мать крепко держала меня за руку — она знала, что я не поддерживаю такие браки. Будь моя воля, я бы сама вырвала Бет из лап пастора Дэниела, растерзала его в клочья, лишь бы ему не досталась еще одна невинная душа.
Грянул новый торжественный гимн, и слова подруги потонули в многоголосом хоре.