Вэл покачала головой, слишком напуганная, чтобы говорить.
— И вот я здесь, готовый дать тебе то, что ты хотела. — Его голос стал жестче. — Тогда умоляй меня. Чтобы я сохранил тебе жизнь. Ты ведь помнишь, как это делается? — Гэвин намеренно коснулся ее, наклонился, чтобы накрыть ее тело. Напряжение в животе усилилось, посылая нестройный пульс, сотрясающий ее. — У тебя всегда так хорошо получалось.
— Пожалуйста, — слово прозвучало как вздох. Вэл зажмурилась. — Не делай мне больно.
— Да. Вот так. — Его рот оказался у ее уха. — Как это было с Лукой? Гордился ли он своим старшим братом? — Она подскочила от неожиданного прикосновения его языка и зашипела, когда наткнулась на ожидающие зубы ножа. — Ты думала обо мне?
Она ничего не сказала, слова застряли у нее в горле, как шипы. Тишина сгустилась. Без предупреждения он укусил ее. Тихий, задушенный писк вырвался из ее горла, как у выброшенной на берег рыбы.
— Ça fait mal mais tu le veux, Вэл?
Ее глаза распахнулись в знак узнавания, как раз в тот момент, когда Гэвин позволил своему ножу разрезать ее майку. Она снова начала сопротивляться, но он был сильнее. Он всегда был сильнее. Удерживая ее ноги зажатыми между его бедрами, Гэвин обвязал полоски ткани вокруг ее запястий с ножом, зажатым в зубах, как пират. Еще одним ударов он воткнул нож в ее путы, глубоко в ковер, пригвоздив ее к полу, как будто она связанное существо, оставленное умирать.
Щелкнув языком, он вытащил из кармана второй нож, и внезапно Вэл перестала чувствовать свои пальцы. Как будто у нее закоротило нервы, один за другим, как неисправные рождественские гирлянды. Потому что она узнала этот нож тоже. Нож, который он принес на домашнюю вечеринку, которая прошла так ужасно неправильно. Этим ножом он убил Чарли. Нож, которым угрожал ей той ночью во дворе. Она видела его покрытым старой кровью и цветочной пыльцой, и, хотя сейчас он был чистым, то, как Гэвин смотрел на нее, заставило Вэл задуматься, останется ли нож все еще чистым, когда он уйдет.
Вэл захныкала, когда Гэвин неторопливо скользнул взглядом по ее обнаженной коже.
— Вот это уже интересно. — Он обвел ножом один из ее сморщенных сосков, прежде чем подцепить одно из колец острым краем. — Это что-то, новое?
Она впилась ногтями в ладони, скользкие от пота, с напряжением, которое не прошло, даже когда он убрал нож.
— Это та боль, которая тебя привлекает? Или ты думала, что сможешь проколоть и выжечь мое прикосновение на своей коже? — спросил он, мельком взглянув на ее татуированное запястье. — Ты же понимаешь, что все не так просто. Я знаю, какая ты на вкус. Я знаю, какова твоя кровь на вкус. Я знаю тебя, моя дорогая. Снаружи… и внутри.
Она готовилась к этому, но все равно вскрикнула, когда Гэвин прижался ртом к ее телу и положил руку ей между ног. Сильно знакомый коктейль стыда, отвращения и желания пронзил ее оцепенение, как раскаленное железо, чтобы прижечь ее чувства. Она была мотыльком, уничтожаемым пагубными стремлениями, заложенными в его собственном дефектном коде.
— Нет. — Крик сорвался с ее губ.
Это был не совсем отказ, но Гэвин, казалось, воспринял ее реакцию так, потому что усилил свое давление с рассчитанной точностью, пока Вэл бездумно не выгнулась в его руке, не в силах вынести изысканную агонию прикосновения. Она знала, что он собирается причинить ей боль, и, возможно, очень сильную, но ее телу казалось все равно.
Все эти люди оказались правы на ее счет. Она была шлюхой за то, что хотела этого, за то, что хотела его. Только монстр захочет трахнуть монстра. Хороший человек смог бы устоять. Слезы тихо катились по ее щекам. Она не была хорошим человеком. Она так же больна.
Вэл позволила себе погрузиться в свое бессловесное отчаяние, как будто это глубокая река, а ее карманы набиты камнями. Когда Гэвин поднял голову, чтобы посмотреть на нее, она увидела, что он заметил ее слезы.
— Не лежи просто так. Я еще не убил тебя.
«Но ты сделал это, — подумала она. — Шесть лет назад ты это сделал».
Когда стало ясно, что Вэл не собирается двигаться, Гэвин взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы. Его щетина царапала ее кожу, как крошечные лезвия, и вкус крови наполнил рот, когда его зубы оцарапали ее потрескавшиеся губы. Он грыз, покусывал и сосал, жар его языка обжигал и вторгался, когда Гэвин завоевывал ее рот так же, как осаждал ее тело. Это заставило что-то внутри нее взорваться, и ее последние попытки сопротивляться рухнули внутрь, в пустоту, которую он оставил в ней.
Когда-то у нее хватало сил сопротивляться ему — так давно, что теперь она едва помнила, каково это — сопротивляться всерьез, — но она разрушила последний бастион своей защиты до основания и обнаружила, к своему отвращению, что не осталось ничего, кроме выжженного ландшафта ненависти к себе и деградации.