И действительно, тот район, о котором шептал мне мой звездный поклонник, те места, где я живу, — это старый коренной район Москвы. Здесь еще очень мало новых домов, а старый жилой фонд постепенно приходит в негодность. Старожилов отсюда выселяют на окраины, а их место занимают всякого рода лимитчики (работники ЖЭКов, собственно те, кто призван обслуживать этих уходящих жильцов). Район как бы вымирает, и по нему бродят тени татарских дворников, недоучившихся (заучившихся) вечных студентов, непризнанных поэтов, писателей, художников, технических гениев, спившихся артистов, просто пьяниц, альфонсов, шлюх, аутсайдеров, начинающих москвичей и непрошенных гостей столицы.
Коренные жители бывших коммунистических жилтовариществ, еще оставшиеся здесь, начинают ровняться на это теневое люмпенское окружение, — окружение потерявших себя и свою почву людей, — начинают ровняться и сами превращаются в таких же «лимитчиков», ведущих полубогемный образ жизни мертвецов. Это есть царство мертвых уже потому, что там ничего не происходит. И в принципе ничего не может произойти, ибо живут в нем выброшенные за борт, не способные ни на какой поступок люди (неспособны, — поскольку бесправны), — люди, ушедшие сюда от поступка; люди, вынужденные дурно повторять то, что не влечет за собой никаких последствий.
— Таков, судя по всему, и этот твой писатель с поганой дудочкой, — сказал я Лике. — И не он один — тут таких легион. Я и сам многих знаю… Может, место располагает к тому, что люди здесь превращаются в тени?..
— Но ведь и ты здесь живешь.
— А я–то что? Кстати, обращала ли ты внимание, какие дома стоят в среднем течении этой твоей Неглинки? — спросил я вдруг воодушевляясь. — И что за учреждения в этих домах расположены? Ведь это все воплощенный эрмический миф! — выраженный в архитектуре миф бога дорог, путешествий, торжищ, денег, печати, воровства, плутовства, клоунады, толкования, стад, перевода, связи, вестей, общения, перехода границ, пограничья, водителя мертвых и снов.
Нет, правда, читатель, — спросите–ка человека с наметанным глазом, умеющего по окаменелостям и рудиментам читать прошлое, — спросите его, что это за место? И он — пусть даже он первый раз попал в Москву, — он скажет вам, взглянув на это скопление больших магазинов, банков, бывших трактиров, гостиниц, увидав Морское министерство и Министерство финансов, заметив многочисленные представительства инофирм, ломбард, Центральный рынок, — лишь бегло взглянув на все это и ничего еще даже не зная об истории этого места, он сразу же скажет вам, что в прошлом это торговый район. Потом добавит, что здесь где–то должна протекать река, обслуживающая и определяющая всю эту торгово–дорожную стихию, — стихию, с необходимостью вороватую и нечистую на руку, а потому настоятельно требующую присутствия около себя сдерживающего фактора… Мы ответим нашему гостю, что река теперь под землей, а уголовный розыск — в двух шагах отсюда, на Петровке. И он удовлетворенно кивнет головой: мол да, раньше в этих местах должна была процветать преступность… Еще бы, конечно! — это же Сухаревка! И обратите–ка еще внимание, — скажем мы ему, — что здесь же, на берегу реки, находится также московская коллегия адвокатов, институт военных переводчиков, комитет по делам полиграфии и книжной торговли, несколько типографий, редакций, издательств… наконец, и памятник первопечатнику тоже почему–то поставлен на берегу Неглинки… Гость: конечно, а как вы хотели? Многочисленные театры, кино, цирк, бани… Ну, это сопутствует всякому торжищу.
Да ведь это же сон, приснившийся городу под мирное журчание маленькой речки, — сон, который город рассказывает своей архитектурой, своими вывесками, мемориальными досками и памятниками, — сон, несомненно навеянный самим Меркурием, присевшим передохнуть на берегу под деревом да так и уснувшим… Неглинка и есть его сон. И где же еще мне прикажете поселиться, как не под сенью сна, навеянного духом проводника видений?
*** — Я что–то не понимаю, — ответила Лика, — ты что, тоже писать что–то задумал?
— Почему же «писать»?
— Ну, это ведь метафора — вот все, что ты говоришь о Неглинке.
— Какая же к черту метафора?..
Надо признать: идиотизм некоторых граждан подчас угнетает! Оно конечно, что Лика обиделась за своих друзей… за себя (она тоже пишет стихи и тяготеет к этой стихии теней), — обиделась на мой пренебрежительный отзыв о милом их сердцу загробном мире, — обиделась и назвала то, что вы в предыдущем отрывке прочли, «какой–то советской мифологией». Ликин обиженный вздор еще можно простить, а вообще–то, меня раздражает, когда человек, не понимая сути дела — не понимая ничего! — начинает нести черти что и обклеивать ярлыками реальность. Они думают, что если сказал «советская мифология», так уж и все — сразу этого нет. О, бедные люди! — да неужто же надо еще объяснять, что мифология остается мифологией, будь она ирокезской или советской. Надо только правильно употреблять слово — ведь мифология не вымысел! Это наша мифология — мы живем в ней. Вот говорят: «моя психология», имея в виду устройство своей психики. Или: «моя онтология» — структура моего бытия. Точно также «моя мифология» — это те идеи и идолы, которые меня окружают, — где бы они, эти идеи и идолы не жили и из каких бы домов, улиц, трав и деревьев на нас не глядели.