Мы уже сделали предположение, что Сидоров глубоко нравственный человек (и это не лишено оснований). Но, тем не менее, нравственность для современного человека все-таки далеко не достаточное основание, чтобы так мучиться (вы еще увидите). Нравственность можно допустить, но подлинную причину надо искать в чем–то другом. В чем же?
И вот нам сейчас приходит в голову, что этой причиной была любовь. Не к Саре, конечно, дорогой читатель, — мы это с тобой хорошо понимаем — к Томочке Лядской. Я сразу, как только он заблевал, подумал об этом, но как-то тогда не сумел ухватить, в чем там дело; сейчас же, когда речь зашла о его слабости, все становится на свои места: Сидоров, можно сказать, столкнулся с реальностью в лице Томочки Лядской. Жил был у Сарушки серенький козлик, и вздумалось козлику в лес погуляти… Не знаю, что уж у них там с Томой произошло (можно только догадываться), но результат налицо — он вам известен…
Но мне–то известна и еще одна деталь, неизвестная вам. Вы сейчас будете поражены, читатель, — только не спрашивайте, откуда я узнал это? — узнал вот и ладно. Представьте себе, что в тот самый день, когда я в последний раз посетил Сару, у Сидорова на… … так сказать выразиться, на болту вскочил прыщ…
Я вовсе не собираюсь обвинять в этом Томочку, хотя, с другой стороны, откуда бы ему (прыщу) там взяться? — ведь Сидоров ни с кем больше не имел дела, а Сара чиста — я ручаюсь. Может быть, этот зловредный прыщ и не был злокачественным, но, кажется, именно он предопределил все страсти моего героя, все его дальнейшее поведение. Страсти его вызревали вместе с прыщом — в этом прыще! — и, прорвавшись наружу, прыснули потоком блевотины на пол, когда я улыбнулся.
Что он думал в тот момент, что чувствовал? — убей бог, не знаю. Рассуждать о мотивах и переживаниях другого — дело, в общем, довольно нехитрое, но рискованное, — и в первую очередь потому, что у этого другого, может статься, и нет никаких таких мотивов и переживаний. Прыщи есть, а мотивов нет! Мы ходим, едим, спим, пьем, пишем, читаем — вот и будем придерживаться только этого; что же касается переживаний Сидорова в тот еще роковой момент, — момент, наступивший несколькими месяцами позже здесь описываемых событий, — момент, когда слизывая с усов набегающие слезы, он, все тем же кухонным ножом, начнет резать себе вены — один, в сортире чужой (своих знакомых) квартиры! — этого совсем не надо касаться. Не будем!
Скажем лишь, что, когда постоянно текущая в том унитазе вода окрасилась в розовый цвет и понесла с собой в канализацию все мотивы и переживания Сидорова, он не выдержал — вот его слабость! — он заорал, дал козла и, пачкая все кругом кровью, пошел звонить всем подряд… Дело было днем, все были на работе — так что только двумя этажами ниже открыли ему. Страшный, растерзанный, весь в крови стоял Сидоров на пороге.
Уже за эту картину неверующий читатель имеет право упрекнуть меня в литературщине и дурном вкусе. Что же поделаешь? — жизнь слишком часто имеет дурной вкус и выглядит нереально. Единственно, чем она выигрывает — это своей изобретательностью, ибо, когда вы узнаете, кто открыл Сидорову дверь… Однако, что за корысть мне морочить тебя? — перед ним стоит беременная Марина Стефанна Щекотихина! — hebet illa in alvo…
Поскольку с Сидоровым нам уже больше не придется встречаться, воспользуюсь случаем, чтобы сказать здесь несколько слов о хитроумии судьбы вообще и, в частности, о дальнейшей судьбе некоторых моих героев.
У беременной от меня (гермафродитом) богини, увидевшей кровь, сразу же начались родовые схватки. Истекающий кровью Николай Иваныч, чем мог, помогал ей. Совместными усилиями они вызвали скорую, которая и отвезла его — в Склифасовского, а ее — в роддом. Из Склифасовского Сидоров попал в Кащенку, где пролежал очень долго. Марина Стефанна, как только благополучно разрешилась, стала навещать его, а поскольку была теперь одинока и зареклась куролесить — пора уже: возраст пришел! — вышла в конце концов за несчастного замуж. Тем более, что Сары своей Сидоров больше не хотел видеть. Точнее, не мог! Всякий раз, как он хотя бы слышал о ней, у него возникали позывы к рвоте. Болезнь! — психомоторное поведение…
Все-таки несчастная судьба у Сары, ужасная судьба. Не думаю, чтобы она часто изменяла своему мужу, думаю — только со мной — ведь она такая дикарка! — но и я ее выдрал всего лишь три раза, и… все три раза подряд нас заставали на месте преступления. Что может быть для нее ужасней (для Сары)!? Какой опыт она может вынести из этого? Но если я когда-нибудь знал добродетельную женщину, то — только Сару Сидорову. При всей углубленной страстности этой натуры, при всем своем темпераменте, она смиряла себя, так что на поверхности невнимательный наблюдатель мог бы увидеть только холодок, только лишь что–то рыбье. Но тот, кто давал себе труд присмотреться, видел подо льдом непрерывное клокотание, кипение, бурление и понимал, по какому узкому мостику ходит эта женщина.