Тетеньки что-то увидели
***
Не говорил ли я, кстати, читатель, что снова влюблен? — вот сейчас, когда это пишу. Говорил! Но странно продвигается мой роман — какими-то непонятными скачками и мудреными извивами. Я весь уже извелся — неделю не сплю и не ем, стал раздражительным, вспыльчивым, желчным… Не влияет ли это на мой текст? Не заразился ли он моим нынешним неврозом?
О, ведь я понимаю, в чем тут дело: просто с самого начала я взял не тот тон, вот и приходится терять время на разговоры о литературе, строить из себя воплощенное благородство, которое от голода и бессонницы делается все более утонченным и призрачным. И я не нахожу в такой ситуации повода для перехода к более решительным действиям — довольствуюсь тем, что подменяю действительную любовь размышлениями о ней, занят оспариванием этой любви у самого себя.
Не напоминает ли вам это другой спор — великих Канта и Гегеля из-за ста талеров, которые, как утверждает первый «если они действительны, не содержат в себе ни на йоту больше, чем сто возможных. Но мое имущество больше при наличии ста действительных талеров, чем при одном лишь понятии их (т. е. возможности их)».
— Понятие, которое только субъективно и отделено от бытия, — ничтожно, — соглашается Гегель.
— Итак, что бы и сколько бы ни содержало наше понятие предмета, мы во всяком случае должны выйти за его пределы, чтобы приписать предмету существование.
— Когда Кант говорит, что из понятия нельзя выковырять реальность (Это, читатель, гегелевская реплика в сторону. — С. М.), то он постигает понятие как конечное. Конечное и есть это снятие самого себя, и, рассматривая понятие отдельным от бытия, мы получили ту сопряженность с самим собой, которая есть бытие само по себе.
— Ясно, что бытие не есть реальный предикат, — продолжает Кант, — иными словами, оно не есть понятие о чем-то таком, что могло бы быть прибавлено к понятию вещи. Оно есть только полагание вещи или некоторое определение само по себе. В логическом применении оно есть лишь связка в суждении.
— Но понятие, — возразит Гегель, — не только само по себе бытие в себе, не только мы усматриваем это, но оно и для себя есть бытие; понятие само снимает свою субъективность и объективирует себя. Человек реализует свои цели, то есть нечто лишь идеальное лишается своей односторонности и тем самым превращается в сущее: понятие вечно есть такая деятельность полагания бытия в тождестве с самим собой… Когда постигнута природа понятия, то тождество с бытием — это уже не предпосылка, а результат. Ход такой: понятие объективирует себя, превращает себя в реальность, и тогда оно есть истина, единство субъекта и объекта.
И так далее, читатель, — спор Иуды с первосвященником за тридцать серебреников. Онтологическое доказательство бытия Божьего.
Так и осталась моя идея мнимым капиталом, на который ничего нельзя купить, и, к тому же (может, и поэтому), вскоре я решил забросить дурацкую работу программиста, в корне перемениться, стать тем, чем вы меня сейчас видите. Однако мысль сделать свой мертвый капитал реальным, оказывается, не покидала меня все это время, и вот теперь, когда Бенедиктов заговорил о способах разбогатеть, я, в самых общих чертах изложил ему свою идею. И Фал Палыч, надо отдать ему должное, сразу усек, чем это пахнет, — стал предлагать мне свой адрес, просить себе мой, но я сказал, что пора уже плыть к камням, а там видно будет. Просто хотел улизнуть от него — неужели же он не уйдет, пока буду плавать, черт его подери?!
«Она еще не родилась, она и музыка, и слово и потому всего живого…» — напевал я, входя в нежно вспухающую у берега волну. Нырнул — о, какое блаженство! Какое блаженство плыть одному в изумрудную даль, и вскоре пляж стал узенькой ленточкой дамской шляпки — одиночество, пустота и легкость постепенно овладели мною. И как чудесно нагишом резвиться в море, добронравный читатель, — нигде не жмет и не давит, ничто не беспокоит, прозрачная вода с щекочущим журчанием струится по вашему телу — от шеи к плечам, к вашим раскрепощенным чреслам, — вода играет вашими членами, влажно целует их, с восторгом обнимает, и вы, вдали от посторонних глаз и их нескромных взглядов, нежась, грезите на зыбкой волне, колеблющей ваше невесомое тело, — совсем как младенец, укачиваемый в люльке, парит в сумраке спальни на широко раскинутых крыльях благого сна.
Тихая бухта. Она еще не родилась, Она – и музыка, и слово
***
Подплыв к камням — а их оказалось не два, как это нам видится с берега, но значительно больше, — я снял свои плавки и забросил на камень, а сам стал резвиться, нырять, кувыркаться: в реке, в ручейке, в океане и… — вдруг раздался громкий всплеск, как будто бы в воду свалилось что-то большое, массивное, будто плюхнулся в воду тюлень или плеснула хвостом могучая рыба. Не дельфин ли? — подумалось…