Я инстинктивно нырнул, затаился, тихо подгреб к ближайшему камню и стал наблюдать: крупная женщина красивым баттерфляем проплывала в сторону солнца, уже склоняющегося над почерневшим Хамелеоном. Она была, очевидно, в своей стихии, плыла, не замечая вокруг ничего, в том числе и меня. Она была совершенно довольна собой, и зеленая влага, шелестя, огибала ее обтекаемый торс — слышались лишь сладострастные стоны и фырки, и плескание воды.
Оттолкнувшись от камня, я бесшумно и быстро, как хищник-подлодка в чуждых территориальных водах, подработал к плывущей, изготовился к бою, выходя на ударный рубеж… Оставалось лишь только поразить цель торпедой — тут я узнал в ней богиню.
Да, это была она, Марина Стефанна Щекотихина собственной персоной, — моя неутоленная страсть и богиня любви беззаконной неземной цивилизации, изнасиловавшей бедную Лику Смирнову. И вот, в игривости своей, я решил удивить ее, сделать сюрприз: лег с ней на параллельный курс, и когда, наконец, утомившись, Марина Стефанна повернулась на спину, я нырнул и всплыл у нее перед носом — весь запутавшись в тонких, волнистых, золотистых, распущенных ее русалочьих волосах.
— Ах! — вскричала она, и соленая влага устремилась ей в рот.
— Марина Стефанна, вы что? — здрасте!.. Как поживаете? Но богиня закашлялась, нахлебавшись воды от испуга, и вот уже я спешу на помощь — обнял ее, приподнял над волной:
— Неужели вы меня не узнали?
— Узнала, узнала, узнала — теперь уж узнала, дерзкий… — и закашлялась, а ведь, наверно, хотела сказать: «мальчишка» («высокий штиль»), — вы всегда так… неожиданно появляетесь, что… — снова кашель.
— Вы-то как здесь? — спросил я, норовя не задеть, на абордаж взятую мною, Марину своим боевым сталагмитом.
— А я здесь с одним своим старым знакомым…
— «Старым», в каком смысле?
— Да ну вас! — взбрыкнулась Марина Стефанна, и глаза ее будто бы растворились в дымке. Так! — подумал я. Нет, но каково же положение, читатель, — вдали от человеческих глаз, в мягкой душистой постели моря держу я в объятиях очаровательную женщину, — женщину, из-за которой чуть-чуть не свихнулся, которая натянула мне нос. Ведь нельзя же считать реальностью наши сношения в чуждых телах?! Нет, эти сношенья — удел перепутанных тел, но не душ. Души, пожалуй, тогда не имели значения. И вот теперь среди моря я обнимаю ее, весело и благосклонно глядящую затуманенным взглядом. И ей надоел уже старый майор! И ах, как это море кружит и волнует мой потерянный разум.
Ну, что оставалось? — приникнуть всем телом, впивая идущий навстречу мне ток! И в этом потоке, пьяном водовороте понеслись наши грешные головы, и словно чужими глазами созерцали мы черную пряжу уходящих в пучину, во тьме растворяясь — как кристаллики соли, — две частицы Марины Стефанны купальных одежд.
Техника любви на глубокой воде существенно иная, чем на суше. Там, где не на что опереться, где вязкое сопротивление окружающей среды велико, где каждую минуту рискуешь набраться соленой влаги, — возможны только медленные, легкие, плавные движения, но именно в них — квинтэссенция нежности и кладезь сладострастия. Нет здесь пустого размахивания, нет удара — здесь постепенный, медленный, но резкий, исподволь, напор решает все. Должен сознаться: у меня возникло полное впечатление, что я попал в кипящую смолу. Не в том дело, что она обжигала (хоть она и обжигала), но она была вязкой, и поднимающиеся со дна пузыри лопались, всхлипывая, как тинистое болото, затягивая меня и одновременно выталкивая на поверхность; однако более всего поразило меня то, что здесь не было стенок, как это обычно бывает. Это было безбрежное море волнующейся смолы, течение бесформенной плазмы, крутейший бульон, студень, в котором зарождается всякая жизнь — от крошечной инфузории до исполинского голубого кита блювала. Марина Стефанна вцепилась зубами в мое плечо, и мы, с головой погрузившись в тягучие струи душистого меда, долго и медленно падали на дно. Она еще дернулась, пытаясь всплыть, но я крепко охватил ее, и она успокоилась, оцепенела в блаженно-сладостном парении, и вот мы уже коснулись донного ила. В висках билась кровь, выплескиваясь через нос и уши, голова разламывалась, стало холодно, дико, ужасно — я, оттолкнувшись ногами, пошел вверх. Тут-то Марина Стефанна и отцепилась от меня, затерявшись в беременных толщах темно-зеленой неверной стихии.