— И не зови больше ни меня, ни аббатису. Никто не придет.
— Ты не можешь бросить меня здесь умирать! — закричала Ирия ей вслед. — Предательница!
— А ты тогда — кто? — обронила, не оборачиваясь, Карлотта.
— Я никогда никого не предавала!
Мать обернулась — уже у самой двери. Чуть усмехнулась. И пристально смерила дочь студеным взглядом:
— На месте Эйды должна была оказаться ты. Если б ты хоть немного умела врать, когда нужно, — мы не были бы опозорены. Я не гнила бы здесь! Но ты — вся в отца. Глупый волчонок, умеющий только скалить клыки. Могла бы понять, что Эйда не сможет убить — никого и никогда.
Дверь захлопнулась с глухим стуком крышки гроба. Ирия осталась одна. Наверное, уже навсегда…
Часть вторая. Узники
Сколько кричало здесь — до меня!
Сколько молило здесь — до меня!
Дьявола, Бога — силясь призвать…
Всё бесполезно — мне ли не знать!
В государстве, где несправедливо сажают в тюрьму, подлинное место для справедливого человека в тюрьме.
В такие времена побег единственное средство, чтобы выжить и по-прежнему мечтать.
Глава первая
Подушка… Тяжелая, перьевая. Давит на голову, перекрывает воздух!
Чёрно-багровая тьма заливает глаза.
Душат!
Слишком поздно Ирия проснулась. Ослабевшим рукам уже не разжать стальную хватку на горле!
Не выжить…
…Рывок! Глотку жжет огонь Бездны. Сквозь бесконечный туман мутной воды не разглядеть ничего!
Дно — там… Значит, воздух — в другой стороне!
Только бы успеть! Багровая пустота заволакивает взор, легкие вот-вот лопнут…
Вперед, вверх! Еще чуть-чуть — потерпи, держись, не умирай!
Толща воды — бесконечна… Как смерть и вечные муки!
Глупая девчонка ошиблась — спасительного света и воздуха впереди нет! А вырваться в другую сторону — уже не успеть…
В горле — пекло загробного мира! Свет и жизнь — ускользают, расплываются в черных кругах…
Здравствуй, Бездна! Или — ничто, потому что в светлый Ирий таких не принимают…
Как же здесь душно!
Ирия, задыхаясь, разлепила глаза.
Сон… И душащая подушка, и омут — всего лишь кошмар! А реальность — это духота.
Точно — не проснуться можно! Голову ломит как с перепою. Хоть по-настоящему пьяной Ирия и не была — ни разу. Просто не получалось. Даже когда отец впервые назвал ее своим проклятием…
Х-холодно! Только здесь впору одновременно задохнуться и дубаря дать!
Наспех завернувшись в одеяло, девушка добрела до окна. По ледяному полу — ощущается сквозь любую обувь.
На ощупь нашла ставень… И распахнула во всю ширь! А потом — прижалась лбом к ржавой решетке. Отрадно холодящей.
Воздух! Его можно глотать — сколько угодно! Подумаешь — ночной ветер. С брызгами сонно моросящего дождя…
И подумаешь — до костей пробирает. Привыкла уже.
Теплую воду выгрызть удалось. Хоть и куда меньше, чем Ирия надеялась. С учетом длины волос.
Но вот полотенец узницам не положено. Вода в этих стенах остывает вмиг. А приносят ее вечером. И мокрые лохмы не успевают просохнуть — до самого утра. А сырая и холодная погода Месяца Рождения Осени диктует свои условия. Как и не застекленное окно. Ставни часто приходится закрывать на ночь.
Выбор между духотой и воспалением легких — обычно в пользу первой. Если она — не совсем невыносима. Когда (как сегодня!) еле живая, с больной головой, ползешь к спасительному окну…
Ладно — сейчас, а когда надвинется зима… На целых пять месяцев. Что предпочтешь — замерзнуть или задохнуться?
Никому и в голову не пришло стеклить окно Башни Кающихся Грешниц. И не придет. Стекло — дорого. Куда дороже одной или нескольких жизней каких-то обреченных преступниц. Даже и сравнивать нечего! А выброситься в окно и разбиться о камни двора помешает кованая решетка.
Лучше думать, что выберешься отсюда до зимы! Обязательно. Или до зимы следующего года! Непременно сбежишь.
Не может быть, чтобы Ирия провела здесь всю свою единственную жизнь!
И нельзя даже близко подпустить к рассудку другие мысли. Леденящие в своей правдивости.
Все прочие запертые здесь узницы тоже точно знали, что обязательно выберутся. Но остались в мерзлой каменной ловушке навечно.
Нет! Этого просто не может быть. И не будет…
На следующий вечер Ирия промедлила со ставней. В кои-то веки нет дождя — совсем. И слишком уж тоскливо — опять целую ночь наедине с подушками и водяными ямами! И в полной тьме… особенно с учетом склонности призраков кое-кого навещать. Лучше даже не думать, сколько невинно убиенных замучено здесь. Можно все кельи и камеры наполнить. По сотне на каждую.
Кстати, если выбраться не удастся… да, если не удастся! — лучше стать призраком, чем никем.
Мокрое серое небо расплылось… Ах да — слёзы навернулись на глаза. И можно не вытирать — всё равно никто не видит.
Ирия теперь имеет право рыдать хоть с утра до ночи и с ночи до утра. Это уже ничего не изменит. И никого не расстроит.
— Квирк, квирк, квирк!
Из-за окна.
Что?
Вот так раз! Два черных птичьих глаза. Насмешливо уставились из-за ржавеющей решетки.
Увы, ржавеет — слишком медленно. Выломать сил не хватит.
Крылатое чудо с нескрываемым любопытством озирает странную человечью девчонку. Почему-то готовую разреветься.
Чудо вертится, «квиркает», перышки чистит. И наверняка не ценит собственное счастье. Умение летать. Как люди — свободу. Пока не лишатся.
Пичуга — серо-черная. Какой же породы?
Всё равно. Как и самой гостье — кто перед ней. Графиня или крестьянка? А то и вовсе — нищенка.
Впрочем, Ирия как раз — беднее любой нищенки. У той хоть свобода есть!
Девушка поспешно вытерла слёзы. Хоть кроме птахи-насмешницы никто и не видит. Птица с такими умными глазами — это уже не «никто».
Да и вообще… чем-то она похожа на лиарский родовой символ. Как костлявая девица Ирия — на первую красавицу Юга Карлотту.
Лапки цепляются за решетку, клювик требовательно стучит. По железному пруту. Наименее ржавому.
— Эй, стриж — не стриж, у меня ничего нет, — огорчилась Ирия. — Если дождешься завтрашнего обедоужина — покрошу тебе хлеба. Потому что кашу ты точно есть не станешь. Я бы тоже не стала, но нужно беречь силы. Вдруг я когда-нибудь выберусь, — девушка кивнула на недостижимый берег.
Вон, слабо виднеется в серебристой дымке вечернего тумана.
Чувствуешь себя рыбой в сети. Вроде и вода кругом, а…
— Близко свобода — а не взять. Знаешь, я каждый миг представляю, как плыву туда! И нечего смеяться. У меня, в отличие от некоторых, крыльев нет.
Гостья перестала стучать клювом. Замерла, чуть наклонив головку. Будто и в самом деле прислушивается.
Вполне логично. Раз Ирия решила поболтать с птицей, — почему бы той не стать внимательным слушателем? И раз уж она — куда лучший собеседник, чем родные мать и брат.
— Нет, тебе лучше не ждать. Улетай! Или они и тебя схватят. Знаешь, здесь не любят чужую свободу.
Стриж качнул головой, клювик требовательно тюкнул. Опять выбрав место поприличнее.
— А может, тебе что-нибудь подарить? На память? Подарить?
Смышленые черные глаза требовательно взглянули. Пообещала — и в кусты?
— Вот только что у меня есть?
Серый балахон — почему-то смеющий называться платьем. Грубые туфли-колодки. И больше ничего…