- Понятно, - отозвался он, собирая карты: он раскладывал пасьянс. Пересадка мозга - это еще куда ни шло, - продолжал он, обращаясь к воображаемой аудитории. - Но пересадка сердца?
Цокая языком, он вынул из черного докторского саквояжа стетоскоп и, заставив Манчини снять рубашку, с минуту слушал его сердце.
- А теперь, - усевшись на место, сказал он, - что это за глупые разговоры о пересадке?
Целых пять минут Манчини втолковывал ему, что, по его мнению, кроется за предложением президента об усилении контроля над продажей оружия и что лично он, Манчини, намерен делать по этому поводу.
- Фрэнк, - сказал Зимински, грустно качая головой, - я вижу тебя насквозь. Ты мечтал, чтобы произошло нечто подобное, молил бога послать предлог, который позволил бы тебе вернуться к делам.
Манчини подошел к бару и откупорил бутылку виски "Джек Дэниелс".
- Я тебе вот что скажу: доведись мне и дальше сидеть здесь без дела, я бы спятил.
Ничего удивительного, подумал Зимински, не без раздражения окинув взглядом огромную, на двух уровнях комнату. Года два назад кто-то подсказал Манчини, что в моде вещи сороковых годов, и он набил комнату невзрачной, фанерованной мебелью, игральными и музыкальными автоматами, патефонами, афишами старых кинофильмов и вывесками из жести, какие, бывало, висели над входом в лавки.
- Что ж, жизнь твоя, ты ею и распоряжаешься, - сказал Зимински, беря стакан, протянутый ему Манчини. - Могу только предупредить, что если ты будешь вести себя так, как вел сегодня, то рождество, по всей вероятности, тебе придется праздновать уже на том свете.
Манчини бросил жетон в стоящий рядом музыкальный автомат. Первая пластинка, опустившаяся на диск ярко освещенного проигрывателя, оказалась песней, которую исполнял вокальный квартет. "Мое сердце вздыхает по тебе, пели голоса, - тоскует по тебе, истекает кровью по тебе". Он поморщился: до болезни он и внимания не обращал, как часто в популярных песнях говорится о вздыхающих, тоскующих, истекающих кровью сердцах.
- Именно для того, чтобы вести себя так, как сегодня, мне и нужна пересадка, - отозвался он и сел.
- Сколько можно повторять одно и то же! Пойми, у тебя неважное сердце, но, слава богу, не настолько уж оно и плохое. Если ты будешь смотреть на жизнь легко, избегать волнений и стрессов, жить по календарю, а не по секундомеру...
- Об этом забудь, - перебил его Манчини. - Если жить так, как советуешь ты, по-моему, лучше вообще не жить. Господи, Эйб, пора бы уж тебе понять, что я умею черпать только полной мерой. Мне нужно новое сердце, да поскорее.
- И где же ты предполагаешь достать это новое сердце? - вдруг вышел из себя Зимински, с силой ударив стаканом о стол. - В подвальном этаже "Мэйси"? - Носовым платком он вытер пролитое на стол виски. - Или ты хочешь, чтобы я дал тебе свое?
- Кончай, Эйб, я говорю серьезно.
- И я тоже. Ты, наверное, совсем спятил, Фрэнк. Пойми, пересадка сердца - дело куда более сложное, чем, например, пересадка почки. Если происходит отторжение почки, удовольствие, конечно, небольшое, но это еще не конец света. Ты снова садишься на диализ и ждешь очередного донора. Но если отторгается сердце - это все. Занавес.
Манчини тряхнул кубиком льда в стакане.
- А почему ты решил, что меня ждет отторжение?
- Потому что, во-первых, - ответил Зимински, - если почку можно хранить вне человеческого тела, то сердце нельзя. Его приходится пересаживать непосредственно от донора реципиенту. Во-вторых, подготовка реципиента к трансплантации включает обработку организма иммунодепрессантами до и после пересадки, а цель этой обработки - сделать иммуноотвечающую систему реципиента максимально толерантной к антигенам донора, так как полная тканевая совместимость возможна только у однояйцевых близнецов. Но вот тогда-то и приходит настоящая беда, ибо, если иммунный ответ подавлен, человек подвержен любой инфекции. Черт подери, я видел сидящих на иммунодепрессантах людей, у которых все лицо было изъедено язвами, как при герпесе.
- Тот, к кому я собираюсь обратиться, не применяет иммунодепрессантов, - объявил Манчини. - Ему они не нужны. Он пересаживает абсолютно совместимое сердце или какой-нибудь другой орган.
- Понятно, - мягко отозвался Зимински, с трудом удерживаясь от улыбки. - А позволь узнать, как зовут этого волшебника?
- Его фамилия Снэйт.
- Уолтер Снэйт? - Зимински едва удержал крик. - О котором было столько разговоров несколько лет назад?
Манчини кивнул.
- И ты хочешь, чтобы я поговорил о тебе с Уолтером Снэйтом? Попросил сделать пересадку сердца? Правильно я тебя понимаю?
- А что тут такого? - Манчини угрюмо посмотрел на него. - Макс Спигел получил у Снэйта новое сердце и отлично себя чувствует. Похоже, что его последняя картина принесет невиданный доход, - добавил он, словно это обстоятельство тоже было заслугой Снэйта как хирурга. - И завершил он ее досрочно, и из бюджета не вышел!
Зимински стукнул себя по голове, как делают, когда хотят пустить вдруг остановившиеся часы.
- Но, Фрэнк, - не веря услышанному, заметил он, - ведь это из-за твоих людей Снэйт лишился средств для исследований!
- Первой о нем заговорила "Вашингтон пост", - возразил Манчини, - а это не моя газета. По крайней мере пока...
- Статья в "Вашингтон пост" была разумной и объективной, а твои люди переиначили ее так, что получился скандал. Господи, Фрэнк, некоторые из твоих газет даже поместили карикатуру, где Снэйт был изображен Франкенштейном!
Но Манчини лишь отмахнулся.
- Зато сейчас Снэйт в полном порядке, - сказал он, вынимая сигару из серебряного портсигара, на котором были изображены летящие гуси. - У него две шикарные клиники: одна в Майами, а другая на Багамских островах. И деньги есть: он вложил их в недвижимость, в микропроцессоры - всего не перечислишь. - Манчини сорвал с сигары обертку, скомкал ее и щелчком отправил в камин. - Господи, да мы этому сукину сыну, если на то пошло, одолжение сделали!