Когда дело было сделано, он попросил меня следовать за ним по коридору в заднюю часть дома. Шейн снял с двери замок и, открыв дверь, я увидел другую комнату, в которой не было ни следа беспорядка. Ощущалось, словно глоток свежего воздуха. На стенах висели несколько плакатов Smashing Pumpkins и Nirvana. Пройдя вглубь комнаты, я повернулся, чтобы посмотреть на застрявшего у порога Шейна. Он выглядел ужасно нервным. Я не знал, что сказать. Казалось, что могу расплакаться в любой момент.
Затем он молча закрыл дверь и сел на кровать, а я устроился радом с ним. Здесь я чувствовал себя гораздо спокойнее. Менее подавленным. Я понял, что он изо всех сил старается не допустить хаоса, хотя бы здесь. Бросив на него взгляд, я увидел, что он смотрит на меня.
Он пытался сохранить свое личное пространство свободным от того, что окружало его снаружи.
— Эверетт видел? — спросил я.
— Не внутри.
Но он позволил мне увидеть.
Его дом.
Значимость его поступка обрушилась на меня словно ушат холодной воды. Смысл, стоящий за этим и тот факт, что Шейну, должно быть, было безумно трудно впустить сюда кого-то. А я-то надеялся, что он отвезет меня к реке, чтобы поцеловаться. Как глупо.
Вложив свою руку в его, я переплел наши пальцы. Он сжал мою ладонь, и я сделал то же самое в ответ. Так мы и просидели несколько минут. Вокруг было тихо, если не считать отдаленного шума включенного телевизора. Похоже, его бабушка и дедушка смотрели «Бонанза»5.
Через пару минут Шейн сказал, что у его бабушки растяжение связок. Она упала, пытаясь пробраться через весь этот хлам, поэтому ему необходимо контролировать, чтобы она не наступала больную на ногу.
Я спросил его, зачем он показал мне свой дом. Почему не Эверетт? (Последний вопрос я задал только мысленно).
— Не знаю, — ответил он. — Наверное, потому что я тебе доверяю.
Боль в животе начала утихать. Ее заменили бабочки. На языке крутились слова, которые страшно было произнести вслух. Чувства и эмоции, которым я не мог дать название.
Затем он снова посмотрел на меня, и его глаза были влажными.
— Расскажешь кому-нибудь?
Я подумал обо всем, что увидел за пределами его комнаты. О том, насколько было удушающе. Не мог понять, как ему удавалось жить в такой обстановке. Ведь ни у кого бы не получилось. А потом в голову пришли воспоминания о том, как бережно Шейн разогревал еду, следил, чтобы бабушка и дедушка пили таблетки, убирал. Делал для них все. Заботился.
Паззл сложился воедино. Шейн оберегал их в этом хаосе. Каждый раз, когда ему приходилось уходить из школы раньше времени. Он просто боялся все потерять. Они нуждались в Шейне. Если бы Шейна забрала служба опеки, их, вероятно, отправили бы в дом престарелых, а ближайший находится аж в Бунвилле.
Я пообещал ему, что никому не скажу. Никогда.
Затем Шейн начал рассказывать о своих родителях. Его мама лежала в психиатрической больнице в Уотертауне. У нее начались приступы вскоре после рождения Шейна, отчего она забывала, кто она и где находится.
Попытаюсь процитировать его слова:
— Бабушка и дедушка рассказывали, что она делала странные вещи. Например, рисовала шоколадным пудингом на моем лице и ездила по кварталу часами со мной на заднем сиденье. Когда я плакал, она затыкала уши и очень громко пела или истерически смеялась. Иногда, она бросала меня одного в публичных местах. Однажды, оставила в продуктовой тележке в Уэйдсе. Один раз в машине, и тогда вызвали полицию. Меня забрали, и моим бабушке с дедушкой пришлось присматривать одновременно за мной и мамой. Так было до тех пор, пока они больше не могли справляться с ее приступами. Поэтому ее поместили в психиатрическую клинику.
Он рассказал, что никогда толком не знал своего отца, который большую часть его жизни провел в тюрьме за мошенничество. Шейн знал, что в школе распускают слухи о том, что он бандит и убийца, но его отец просто ничтожество. Бабушка и дедушка – единственная семья, которую он действительно знает и помнит, поэтому он из всех сил заботится о них.
Я понял. Понял, что все это значит для нас с ним. Затем крепко обнял, и Шейн то же самое в ответ. Мы упали на его кровать, все еще обнимая друг друга, и пролежали так некоторое время. Даже не могу сказать точно, сколько именно. Мне безумно хотелось поцеловать его, но я боялся показаться бесчувственным.
Уверен, то, что Шейн только что сделал, было очень важно для него. Я решил не портить момент, поэтому просто молча лежал, не отпуская его из своих объятий до тех пор, пока он не сообщил, что пора отвести меня домой.