Он встает с кровати, а чуть позже возвращается с полотенцем, сигаретами и пепельницей. В животе возникает знакомый трепет, когда я вспоминаю, что раньше он всегда вел себя со мной именно так – заботливо и внимательно.
По крайней мере, пока не бросил.
Закурив, я протягиваю руку к конверту с фотографиями. Поставив пепельницу на грудь, я снова просматриваю снимки.
Часть из них я видел, но некоторые нет. Несколько раз я ходил вместе с Шейном проявлять их. Но никогда не видел те, на которых Эверетт бежит по школьному стадиону. Или те, на которых я и Шейн, особенно у реки.
С очередной затяжкой, я поднимаю один из таких снимков над лицом. Лежащий радом со мной Шейн тоже смотрит на него.
— Я уже и забыл… — бормочу я.
— А я никогда не забывал, — отвечает Шейн.
— Ну, тебе придется оставить фотки у себя.
Он выхватывает сигарету из моих пальцев и затягивается.
— Я хранил их в коробке из-под обуви под кроватью. Хреново, понимаю, но… я реально не знал, что еще с ними делать.
— Мог бы отправить их на конкурс.
Он делает еще одну затяжку и возвращает сигарету мне.
— Как раз в момент подачи заявок я узнал, что Джина беременна.
Упоминание ребенка немного укололо меня. Не поймите неправильно, любому ребенку повезет иметь такого отца, как Шейн, просто это словно очередное напоминание о его новой жизни, которая ждет в Порт-Лейдене.
А меня ждет совсем другая.
— Они хороши, — говорю я, листая фотографии. — Правда хороши.
— Ну, все благодаря тебе.
Я смотрю на него, и он одаривает меня грустной улыбкой.
— Ты был моей музой.
Пять лет назад моя влюбленность в этого ублюдка была настолько сумасшедшей, что ее не смогло бы вылечить ни одно существующее лекарство. Я был готов на все ради него. Был таким жалким. А потом поклялся, что больше никогда такого не допущу. Обещал самому себе, что не позволю ему вернуться в мою жизнь. Просто потерплю в последний раз, а потом закончу все раз и навсегда.
Но у меня не получилось, уж точно не сейчас.
«Хорошая работа, чувак», — говорю я самому себе.
Шейн пытливо смотрит на меня своими карими глазами.
— Что? — спрашивает он, пытаясь понять выражение моего лица.
Я даже не осознавал, что смотрю на него в упор.
— Тебя почти нигде нет, — отвечаю я, возвращая взгляд к фотографиям. — Только на этой, — продолжаю я и снова поднимаю снимок на камнях у реки.
Затушив сигарету, я ставлю пепельницу на тумбочку и сажусь. Могу вспомнить, как снималось большинство этих фотографий – лицо Шейна скрыто объективом, направленным на меня, и он говорит, как мне встать, и в какую сторону лучше повернуться, чтобы поймать свет. И каждый раз после этого ему приходилось возвращаться домой к горам мусора и готовить ужин для бабушки с дедушкой.
— Ты всегда в первую очередь заботился об остальных, а теперь о своей маленькой дочери… — говорю я почти шепотом. — Но кто заботится о тебе? — спрашиваю я, оборачиваясь на него через плечо.
Он пару раз моргает, и в его глазах появляется грусть, а затем переводит взгляд на телевизор, где Гомер Симпсон чешет свой пивной живот.
— Думаю, никто.
Отложив фотографии, я встаю с кровати и направляюсь в сторону душевой, но на полпути останавливаюсь, и снова смотрю на него.
— Я бы позаботился о тебе, — говорю я Шейну Каррауэю со всей искренностью, которая у меня осталась. — Если бы ты дал мне шанс.
Затем захожу в ванную, закрываю дверь и включаю воду на полную мощность.
Шейн
Январь 1999 г.
Я слышу, как включается вода, и сердце в груди сжимается.
Последние слова Итана все еще висят в воздухе. И безумно ранят, потому что они правдивы.
Нам не следовало этого делать. Я должен был остановить нас и настоять на том, чтобы сначала поговорить. В наших отношениях всегда будет присутствовать боль и страх. И я не знаю, смогу ли я снова пережить нечто подобное.
Но, несмотря на сомнения, я все равно захожу в ванную, отдергиваю занавеску и ступаю внутрь.
Итан оборачивается под струями воды и даже не пытается выглядеть хоть немного удивленным. Во взгляде читается поражение. Подводка стекает по его щекам к ожерелью с замком на груди.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, он крепко обнимает меня, утыкаясь головой в мое плечо. В последнее время меня обнимают только Джина и Микаэлла. Другое дело, когда тебя обнимает мужчина. И совсем другое, когда этот мужчина – Итан Сойер.
Закрыв глаза, я сначала обхватываю его одной рукой, а затем и второй. Удивлением становится то, что я чувствую подступающие слезы. Я пытаюсь вспомнить последний раз, когда мы обнимались, но не могу, потому что тогда понятия не имел, что тот момент больше не повторится.