Ничего не оставалось, как отправиться восвояси. А под «восвоясями» подразумевалось не что иное, как старый родительский дом. А поскольку мужчина находился сильно «под мухой», пришлось взять такси. Оно и доставило его в Лопуховку.
…Сквозь причудливо разросшиеся стебли плюща виднелись брёвна, потемневшие от времени, а мутные окна подслеповато щурились.
Гумер резко выдохнул, будто в ноздри попал инородный предмет, и толкнул дощатую дверь. Пахнуло нежилым. Он миновал сени, в которых стояли пустые вёдра. Рядом притулилось коромысло. «Материнское!»
В родительской спальне всё оставалось на прежних местах. Он опустился на стул, сиденье которого было обито набивной тканью. Стул этот, как и его три сородича, сохранили первозданную свежесть, ибо предназначались для гостей. Припомнив это, Гумер отметил детскую цепкость своей памяти. Затем его взгляд упёрся в прикроватный столика, где лежал толстый, но компактный томик в зелёной обложке.
«Коран!» Вот над какими духовными вопросами бился отец- атеист на склоне жизни.
Гумер полистал зелёный томик, отметил карандашные подчёркиванья и вернул на место, после чего прилёг на старую металлическую кровать с блестящими шариками на спинках. Скорее всего на ней он и был зачат. От этой мысли в голове вдруг всплыли строчки английского поэта Джеймса Томсона «В комнате»:
Но эту оду кровати прервало какое-то движение снаружи. Не вставая с ложа, он отогнул занавеску. Ни души.
Мысли вновь вернулись в прежнее русло.
Когда он в последний раз писал стихи? Когда любовался закатом? Или просто лежал на траве? — Не вспомнить теперь. И ведь прав поэт, имя которого он напрочь забыл:
Невесёлые размышления были прерваны поскрёбываньем в дверь. Чертыхаясь, он поднялся с кровати и двинулся к выходу.
— Кто там?
— Это я! — пропищали снаружи.
— Ёлы палы! Лес густой! — вырвалось у него заимствование из лексикона незабвенного шофёра Толи.
Девушка Мирра из города Мирного. Собственной персоной.
— Можно мне войти?
На незваной гостье — футболка и шорты. Так что тату предстаёт во всей полноте картины: волнистые корни спускаются к щиколоткам и далее по подъёму ступни. В добавление к ветвям на руках.
Но, будем честны, округлая, задорная попка «девушки-дерева» тоже не была обойдена вниманием.
— А ещё говорят, что незваный гость хуже татарина! — шутит Гумер, пропуская Мирру вперёд. — Как ты нашла меня?
— Чисто случайно. Я встретила вас на площади.
— Ты следила за мной? — оторопел мужчина.
— Ну если вы так это называете… — Конец фразы она предпочла проглотить.
— Чай? Кофе?
— Просто воды. — Она сняла чёрный кожаный рюкзак и поставила на пол. Он сходил на кухню и принёс бутыль, припасённую на случай утренней суши.
— Из местного источника, — отрекомендовал он напиток, разливая по гранёным стаканам. Гостья пригубила.
— Чем обязан визиту? — осведомился он, усаживаясь напротив, и тут же выдавил усмешку, призванную сгладить велеречивость фразы. В стенах, оклеенных незатейливыми советскими обоями, она звучала неуместно.
— Да так… Решила проведать.
— Миррочка, дорогуша, хочу напомнить, что сейчас эпидемия, а я — изолянт.
— Чур три раза-не моя зараза! — усмехнулась «дорогуша».
— В этом и заключается твоя благая весть?
Она поёрзала по табуретке, отчего та издала протяжный, на грани неприличия звук.
— Просто хотела сказать, что…В общем, неважно! — Здесь она скрестила ноги, отчего «корни» переплелись. — Я скоро уйду.
«Не уходи!» — взмолился он про себя и взмахнул рукой, словно отгоняя мысль.
— Привет вашей семье передавайте, — продолжила гостья. И в какой-то миг Гумеру почудилось: на её правой радужке запульсировала янтарная точка.
— Семье? А-а-а, непременно, — промямлил мужчина и моргнул, пытаясь скрыть ответный сполох в собственных радужках.
Начиная вожделеть к задорной попке, мужчина сосредоточился на тонких, как у фламинго, конечностях. Теперь рисунок на них ассоциировался с венами и вообще с кровеносной системой. Это снизило градус влечения.