ел принцесс? – поинтересовалась она лукаво. – Только одну. Принцессу моего сердца, – усмехнулся Рун. – Тебя, милая. – Может я принцесса в своём мире, – поведала Лала, загадочно улыбаясь. – Ага, – развеселился Рун. – А я принц заморский. Устал от жизни монаршей. Скрываюсь в чужеземье под видом крестьянина. А корона в огороде зарыта. Лала залилась негромким смехом. Переливы её голоска волшебным колокольчиком разнеслись по коридору. Она вздохнула, сияя: – Раз нельзя обняться, тогда любуйся на меня, мой дорогой, пока милорд с сыновьями не пришли. Мне приятно. – А мне приятно любоваться, – честно сказал он. – Да знаю. Лала немного прошлась грациозно взад-вперёд под его взором, придерживая юбки, покачивая бёдрами, бросая на него приязненно-ироничные взгляды. – Как ты ходишь чудно, – подивился он. – У нас так девушки не ходят. В деревне. Не замечал. Но это… это красиво… почему-то красивым тоже кажется. Всё в тебе красиво, Лала, даже походка. – Так ходят, когда кавалера завлекают. Это подчёркивает женственность, – объяснила Лала с довольным личиком. – Меня бы ты так точно завлекла, – промолвил он вполне серьёзно. – Ходи почаще. – Тебя, Рун, завлечь несложно, – ответствовала Лала ласково. – Ты простодушный. С тобой хорошо. С тобой любая фея могла бы быть. – Могла б любая, а не будет ни одной, – посетовал он. – Ты расскажи там другим феям, когда вернёшься, какой я хороший. Причём на удивленье не женат ещё. При столь значительных достоинствах. Глядишь, какая-нибудь и надумает за меня выйти. – Вот уж нетушки, – весело посмотрела на него Лала. – Ты только мой. – Ну вот. И сам не ам, и другим не дам, да? – деланно укорил её Рун. – Ну и фея. – Тебе, Рун, другие феи не подойдут, – заметила Лала шутливо. – Это почему же? – Ты сильно любишь… обниматься. Только я такая, кому это настолько надо. – Ну да, – признал он с улыбкой. Лала прошлась около него ещё раз, с удовольствием глядя, как он ей любуется. Сделала пред ним игривый реверанс, чуть приподняв пальчиками юбки. – Между прочим, мой дорогой, в короткой юбочке походка девичья гораздо боле впечатленье производит на мужчин, чтоб ты знал, – сообщила она невинно. – Надеюсь, ты покажешь мне, – высказал пожелание Рун. – Если заслужишь, – усмехнулась Лала. – И как же? – Нежностью объятий. – Если заслужишь, может и обниму, – проронил он. Лала разулыбалась. – Да ты первый побежишь ко мне обниматься, мой заинька, – заметила она не без юмора. – Может и так, – кивнул Рун добродушно. Лала прошлась ещё. – Тяжёлое такое платьице. По сравнению с моим, – проговорила она. – Я бы наверное не смогла в нём летать, даже будь в нём прорези для крылышек. И ощущения все другие у тела. От ткани, от того, как облегает. Но в нём приятно. Особенно, когда есть кавалер, кто смотрит с восхищением. Как ты. А то что крылышек не видать, как это для тебя, Рун? Как я без крылышек выгляжу? Всё равно красиво? – Лала, тебе крылья очень идут, – отозвался Рун искренним тоном. – Но они тоже как и платье. Лишь подчёркивают твою красоту. Ты и без них прекрасна. Загляденье. Ты без них другая. Как человек почти. Если б была чуть некрасивей, сошла б за девушку нашу. Но не сойдёшь. Любой, кто взглянет, сейчас же скажет: «либо фея, либо богиня». Лала фыркнула со смеху, довольная: – Смотри, какой ты стал галантный у меня, Рун. Столько приятных комплиментов. Спасибо, славный мой. – Я теперь вон какой! У правителей по гостям хаживаю! – похвалился Рун с шуточной самоироничной гордыней. – Считай, почти что знатный кавалер. Лалин звенящий колокольчиком смех снова разнёсся по коридору. – Рун, а ты хочешь ещё меня увидеть в других платьях? – поинтересовалась она. – У барышень их много. Очень хочется ещё примерить. Но совестно тебя заставлять тут томиться одному, мой хороший. Она смотрела на него просяще, и виновато, и ласково, и с надеждой, и с блеском воодушевления в глазах от возможности узнать себя в других нарядах чужеземных. Рун улыбнулся. – Мне тоже очень хочется увидеть тебя и в другом, невеста моя любимая, – признался он. – Я не один, ты же рядом совсем, тут за дверью. Я буду ждать сколько надо, хоть целый день. Но только в каждом платье покажись мне, ладно? – Конечно! – восторженно просияла она. – Спасибо, мой добрый рыцарь. Я тебя как-нибудь вознагражу вечером за это. – И как же? – весело полюбопытствовал он. – Жертвами? В его голосе звучала невинная уверенность в правоте своего предположения. Лала покраснела. – Нет, как-нибудь иначе, – мягко и чуть иронично ответила она. – Похожу ножками. Если захочешь. – Пойдёт, – согласился он. Лала вдруг поглядела на него немного с тоской и вздохнула. – Ой, как хочется в объятья, – произнесла она тихо. – Терпи, любимая, – приободрил её Рун. – Я потерплю, – проговорила она. – Зато вечером… О, как это будет! Волшебно! Когда так хочется. Прям трепет и волнение внутри. И предвкушенье счастья бесконечного. – А вышла б замуж, всегда так могло бы быть, – поведал Рун с юмором. – Не понимаешь, какого жениха теряешь. – Что делать, глупенькие феи. Не всё дано нам понимать, – посетовала Лала с шутливым сожалением. Послышались шаги, голоса. Рун с Лалой замолчали, обернувшись. Появился барон в сопровождении старших сыновей. Не было только младшего, Ландомгнопа. Облик Лалы произвёл на барона и Саатпиена большое впечатление, в их глазах застыл удивлённый восторг. Ещё два благодарных зрителя нашлось у неё. – Сражён! – покачала головой барон восхищённо. – Лежу у ног, убитый красотою невиданной доселе, неземной. Бальзам для глаз, божественное чудо, гимн совершенству девичьей красы. Нет слов чтоб выразить, нет од достойных, чтобы воспеть в стихах. Сражён. Погиб. Разбито на осколки сердце. Но рад, что выпало мне счастие узреть. Такое восхитительное диво. Божественны! Я потрясён! – Благодарю, милорд. У вас душа поэта, – отозвалась Лала с теплотой. – Всегда мне трогает сердечко, когда вы говорите комплимент. Приятно, очень. – Вам спасибо, прекрасное созданье. За лестные слова, и за то чудо, которое являете собой, одаривая счастьем любоваться вами. И удовольствием служить вам, дорогая леди. Лала разулыбалась, словно освещая лорда с сыновьями добрым очаровательным радушием. – И я, признаться должен, что сражён, как и отец! – заявил Саатпиен не без восторженного пыла. – Чудесней не видал картины. И думаю, уж не увижу впредь за будущий остаток жизни. Навряд ли есть ещё в природе что-то, сопоставимое с подобной красотой. Теперь я знаю, что такое совершенство. Мои глаза его постигли в данный миг. Я ослеплён блистательностью вашей, великолепнейшая госпожа моя. – Спасибо, милый Саатпиен! – просияла Лала. – Вы в папу весь, такой же поэтичный. Благодарю, друзья. Прям захвалили. Мне приятно. Милорд, Фаанселина в своей опочивальне вас ждёт, вся истомилась в нетерпеньи, чтобы показаться вам в моём наряде. Он ей к лицу. Прелестница. – Сказать по правде, любопытно посмотреть, – промолвил барон. – Вы мне составите компанию, госпожа моя? Всё же при вас она стыдиться меньше будет, я думаю. Лишь вы из здешних дам не осуждаете подобных облачений. – Я с удовольствием, милорд, – чистосердечно ответствовала Лала. Саатпиен распахнул двери покоев сестёр, отступил в сторону, давая Лале проход. Она повернулась к Руну. В глазах её читалось много всего. Приязнь, тепло, желание объятий, чуть грусти и сожаления из-за нужды расстаться, чуть радости, что скоро снова в иных одеждах выйдет, и удивит его. Как всегда, была переполнена разнообразными чувствами. – До встречи, любовь моя, – ласково произнесла она. – До следующего платья. – Я буду ждать, – улыбнулся он. Она тоже одарила его улыбкой нежною и скрылась. Закрылись вскоре двери. Рун снова в коридоре был один. Но он не ощущал себя одним. Душа его была полна до края её присутствием. Он даже рассмеялся почти беззвучно счастью своему. Ох, Лала. Что же ты за чудо. Собою целый мир затмила. Сейчас в нём только ты, и всё. Ни солнца не осталось, ни луны. Померкло небо, измельчали боги, став чем-то малозначимым. Лишь ты сияешь путеводною звездою. Загадочно устроена природа людских сердец. Они лишь половинка от целого, им надобно вторую. Когда находят, обретают смысл, без этого пуста жизнь и уныла. Любовь смысл бытия. Иного нет. И в этом гениальность высших сил, вселенную когда-то сотворивших. Зачем ради себя существовать? Ведь всё равно настанет время тлена. Но тлен не важен, если жил для той, что всех других была тебе дороже. Если с тобою счастлива была, если сияла радостной улыбкой, согретая теплом твоей любви. Тогда ты в этом мире был не зря. Вот истина главнейшая на свете. Которую постичь не суждено. Тому, кто не любил.