и столь неустанно и настойчиво, если бы вам не нравилась наша природа. Это не странно по-твоему, бегать за девицами? Говорить ласковые слова, добиваться расположения? Вы ж сильный пол, у вас суровые сердца. А тут такие нежности? Не странно, нет? – Ну, я-то за тобой не бегал. Вначале, – усмехнулся Рун. – Я тебя домой просил уйти. – Но теперь-то бегаешь? – довольно сказала она. – Теперь да. Но это всё твои чары. – Это девичьи чары, Рун. Не колдовские, – поведала Лала. – Они у всех девушек есть. Околдует ещё какая-нибудь. Тебя. Обязательно. Вот увидишь. – Я всё же, Лала, не такой, как ты себе там в воображении рисуешь мужчин, – покачал головой Рун. – Нет у меня подобной склонности. Назойливо бегать за девицами. И не будет. С тобой… это случайность. Если бы не проклятье, и не лес на семь дней. Не околдовала бы ты меня ни за что. Расстались бы мы почти сразу. И всё. А так… привык к тебе, прикипел. Полюбил. Воля случая. Я на них даже не смотрю. На девиц вокруг. Никогда. Прохожу мимо просто. – Ох, Рун, – рассмеялась Лала. – Ну какой же ты наивный. Не обижайся. Но ты всё равно. Как все. Мужчина. Парень. Тебя отвергла твоя деревня. Поэтому ты не такой. А кабы не отвергла, что тогда? Поверь мне, бегал бы за девицей. Какой-нибудь. Но в этом нет ничего дурного. Сердцу надо проливать на кого-то свою любовь. Без этого оно страдает. Мы так устроены. И женщины и мужчины. Пойми, девицам нравится, что за ними бегают. Для нас это не назойливость. Это приятное. Если только кавалеры остаются в границах галантности. Правда твой случай опять же исключение. Когда ты был нежеланен для здешних девиц, любые попытки ухаживать за ними были бы для них назойливостью. Ты это чувствуешь, поэтому тебе неприятно, если кто подумает, что ты пытался ухаживать. Ты на них не смотришь, чтобы не дать повод заподозрить себя в интересе к ним. Но ты нежный и ласковый. Это же не берётся из ниоткуда. Возможно ты этого хочешь даже более, чем другие парни. Бегать за девицей. – Да уж! – молвил Рун с мрачной добродушной иронией. – Вот так представление у тебя обо мне. – Феи в таких вещах хорошо разбираются, милый, – ответствовала Лала весело. – Смирись. Со своей природой. – Чего ж я тогда не страдал? От одиночества-то? – поинтересовался он. – Ежели я столь жаждал быть с девицей. Сын Тияра, вон. Утопился. А мне было неплохо одному. – Этого я не знаю, Рун. Этого я ещё не поняла в тебе, – призналась Лала серьёзно. – Это что-то мужское, что мне не ведомо. – Фантазируешь ты много, невеста моя милая, – улыбнулся он. – И чтоб ты понимала. Меня считают дурачком. Дурачки не интересны девушкам. И злой женится и добрый, и богатый и бедный, и вор и душегуб, все себе пару умудряются найти. Но дурачки… Если только родители сосватают. Никто добровольно не пойдёт. Ни одна. Забудь свои теории про Найю, про служанок. Все смотрят на меня лишь из-за тебя. И только. Никто меня у тебя не отобьёт. Можешь спать спокойно. Лала промолчала. Рун закрыл глаза. Сон начал подступать, окутывая сознание. – Рун, – позвала Лала. – Что, Лала, – он открыл глаза снова. – Почему тебя считают глупым? Ты не глупый, ты даже умный. – Ну, насчёт ума не знаю, но не глупее других. – Так почему? – Я же рассказывал. Пакости делали. Фиор и его сотоварищи. Да на меня сваливали. Нормальный человек не будет пакости делать. Вот почему. – А что они делали? Какие пакости? – Лала, давай спать. Завтра расскажу, – попросил он. – Не спится, Рун. Расскажи. Или пусти меня к себе, тогда ладно, – невинно предложила Лала. Рун призадумался, вспоминая. – Ну например. Привязали кошке погремушку к хвосту. И кинули её в дымоход. Летом в полночь. Представляешь, какой был переполох в дому у людей? Или вот ещё. Одному мужику ночью приспичило. А они его… – он рассмеялся, – они… дверь ему подперли в уборной палкой. И он всю ночь… до утра. Там просидел. Или вот ещё… – тут Руна совсем пробрал смех, он долго не мог остановиться. – Забрались в чужую избу днём и нагадили посреди горницы. Я… Я, Лала, не знаю, каким надо быть. Чтобы на подобное решится. Это надо смелостью обладать. Залезть при свете дня в чужой дом, когда люди просто в огороде, или даже в соседней комнате… И навалить, уж прости меня. А потом ещё встать рядом с воротами и осведомиться у хозяев ненароком: «а что это Рун от вас выходил, какие у вас дела с дурачком»? Он снова рассмеялся, не в силах сдержаться. – Рун, почему ты смеёшься? – с недоумением спросила Лала. – Это же тебе подлость делали. – Ну, потому что это смешно. Сам поступок. Если про подлость забыть, – ответил он. – Удалые ребята, надо отдать им должное. Я на такое не способен. Или вот ещё покрасили корову. Или запустили свиней в избу. Или у рыбаков из ловушек рыбу стащили. Много всего, Лала. Они с размахом действовали. Не только из-за меня, я полагаю. Просто развлекались так. И придумали ещё знак рисовать угольком подле места пакости. Весёлую рожицу. Словно я эдакий мститель, оставляющий подпись, дабы знали, что это я, как бы за обиды наказываю. Так что им и сваливать на меня не слишком приходилось. Все сразу догадывались, чьих это рук дело, видя рисунок. Ну и глава всегда без сомнений меня винил, а ему же поддакивают у нас большинство. Вот и другие не утруждались сомневаться. И потом ещё сёстры Фиора слухи обо мне пускали разные. Скажем, что если девица какая мимо нашего двора идёт, я всегда в щелочку из-за ограды на неё заглядываю. Что замечали не раз меня. Так только полные дураки поступают, Лала. Слабоумные. Заглядывают в щёлки на девиц. Вот и всё. Ещё говорили, что мне овца пёстрая сильно приглянулась, что прямо смотрю на неё томно каждый раз, когда она рядом оказывается, глаз не могу оторвать. – Как гадко, – промолвила Лала с грустью. – Я не знаю всего, что про меня сочиняли. Я только малую часть знаю, я думаю. Но и этого достаточно. По-моему. Чтобы понять. Меня гнать хотели из деревни. Дядя ходил к главе. Долго у него был. Вернулся злющий. И мне строго настрого наказал ничего боле никогда не делать. Мне это было просто, потому что я и не делал ничего. Пакости на удивление с тех пор прекратились. Однако люд был разгневан на меня. Я стал стараться пореже в деревне бывать, всё в лесу промышлял. Бабушке поможешь в огороде, что она не может сама, и снова туда. Стал людей избегать как бы. А на кой мне они, если сердятся и думают обо мне плохо? Ещё и поэтому начали считать дураком. Вроде как странный я. А то что крепок и дерусь яростно, так вот ещё и побаиваться начали. Мол нелюдимый и злой, неизвестно, чего ожидать. Так что забудь все свои теории про девушек, которые поглядывают на меня. Никто… Бабушка вдруг перестала похрапывать и Рун сразу умолк. Он лежал, держа ручку Лалы. Пожал ей пальчики, она пожала ему в ответ. Он улыбнулся. Храп бабушки возобновился снова. – Давай спать, Лала, – просяще прошептал Рун. – Днём будем говорить. И обниматься. – Спокойной ночи, любовь моя, – ласково произнесла Лала. – Спокойной ночи, милая невеста, – тепло пожелал ей он.