— Довольно странно и не галантно заставлять девушку сушить одежду на себе, — заметила Лала с упрёком. — И оно просвечивало, Рун. Очень. Как тебе известно. Я всё равно не стала бы в таком виде обниматься с тобой. Это бесстыдство было бы.
— Ну, может быть, — тихо промолвил он. — Ну, хоть могла бы поласковее попросить сторожить платье. А то распоряженье отдала. «Сиди и карауль». Будто я твой слуга.
— И здесь я нехорошая? — покачала головой Лала с осуждением. — Это же шутка была, Рун. Порадовалась, что ты у меня рыцарь такой. Будешь сторожить стоически. Ты ведь всё равно согласился бы сторожить. Поэтому как будто приказала. Мне было приятно, что ты такой у меня.
— Лала, если бы я был аристократ какой-нибудь, может мне было бы и смешно, — отозвался Рун. — Но я простолюдин. Холоп. Когда ты так шутишь, ты просто указываешь мне… моё место. Если ты просишь, мне всегда в радость помочь. В чём угодно. Если станешь приказывать… Лала, я ведь не слуга тебе, и служить не собираюсь. Пока я тебе нужен как друг, я буду с тобой. Коли стану нужен лишь как слуга… я тебя всё равно не брошу. Доколе не нейдёшь себе друга. Пропадёшь ты одна. Но быть рядом мне станет в тягость.
— Рун, ну почему ты делаешь из мухи слона?! — окончательно расстроилась Лала. — Неужели ты не знаешь, как я к тебе отношусь? Я что, прошу прислуживать? Мне просто было приятно, что ты у меня такой рыцарь. Стойко терпишь мои маленькие капризы, потому что я тебе дорога. Но вот, выходит, нет, я ошибалась. Ты не такой. Не рыцарь, и не терпишь даже в мелочах. Эх, ты! Можешь глядеть на меня, я оделась.
— Ты всё время принимаешь меня за кого-то ещё, — вздохнул Рун, неторопливо развернувшись к ней. — Не рыцарь я. Крестьянин. Рун.
— Это ты, Рун, всё время принимаешь меня не за ту, — заявила Лала огорчено. — За девушку свою. Над которой можешь строжиться. Но я не девушка, и не твоя. Я фея, и я лишь друг тебе. Была им… ещё с утра.
— Знаешь, Лала, что в этой ситуации самое обидное? Что через пол часа ты придёшь мириться, потому что захочешь объятий. Они твой друг, не я, — мрачно посетовал Рун.
Лала расплакалась. У Руна сразу сердце сжалось. Тут же забыл про все свои уязвлённые чувства. Встал, подошёл к ней, попытавшись обнять:
— Лала, прости. Ты же…
Но она не далась, оттолкнув его:
— Не прикасайся ко мне! Уйди! Видеть тебя не хочу!
Рун отступил, с потерянным выражением лица. А затем вдруг стал отрешённым.
— Пойду поищу хворост ещё, да съестного, — бесцветным голосом поставил он её в известность. — Отдыхай пока, Лала.
Она не ответила, и даже не посмотрела в его сторону, продолжая тихо лить слёзы. Рун развернулся и быстро зашагал к лесу.
Раньше или позже, но Рун вернулся. Поход его прошёл удачно — и охапку хвороста большую притащил, и грибов нашёл, и кореньев лесных разных, и немного орехов. Одному даже в горестном расположении духа значительно сподручнее, опыт есть опыт, вроде и мысли заняты, и не видишь как будто ничего, погружённый в терзания сердца. А глаза сами всё примечают, а руки сами всё делают. Пока он бродил по лесу, более-менее успокоился. Грустно и тоскливо всё равно было, но гораздо менее остро, чем прежде. Лала тоже уже не плакала, сидела на лужку, задумчивая, с печальным личиком. Бросила на него короткий взгляд, и отвернулась. Он занялся костром, вскоре в воздухе аппетитно запахло похлёбкой. Лишь тогда Рун решился подойти к Лале. Сел рядом.
— Поешь, — сказал он спокойным тоном.
— Не хочется, — безучастно проронила она.
— Всё равно поешь. Силы нужны будут. Наверное нет смысла теперь три дня тут торчать. Надо идти. Предлагаю через часок и отправляться. Согласна?
— Да, — вздохнула Лала.
— Поешь.
— Потом.
— Ну хорошо.
Они оба замолчали. Издали донеслось еле слышное утиное кряканье. Большой жук тяжело пролетел над лужком с натужным жужжанием и брякнулся куда-то в траву. Меж цветочками порхал оранжевый мотылёк.
— Рун, прости меня, — промолвила Лала тихо. — Может я и правда перегнула палку. Когда велела одежду сторожить. Я не хотела ничего плохого. Немножко пошутить, и всё. Не думала, что для тебя это так обидно.
— И ты меня прости, Лала. За всё. Что обижаюсь по пустякам. И тебя обижаю.
— Рун, знаешь, — Лала подняла на него опечаленные глазки. — Мы раньше всегда мирились… в объятьях. С помощью объятий. А теперь… Ты кажется не хочешь больше так мириться. Укорял, что мне объятья дороже тебя. И как тут быть?
— Я вообще-то попытался помириться. Именно так. Да ты не захотела, — с сожалением напомнил Рун.
— Разве? Ах, да. Пожалуй. А сейчас нельзя?