Меня такая злость берет, что собственный голос не узнаю.
— Станешь на колени тут. Тогда можешь еще раз. Вот прямо дам издеваться над собой. Но сначала на коленях придется постоять.
Глава 14 АЛИСА
Пытаюсь пройти, но он мягко прислоняет меня к рукомойнику. И жестко хватает за затылок. Голову держу поверху, чтобы ему мой гнев был лучше виден.
Не понравилось мое предложение, значит.
На то и рассчитывала.
Он приоткрывает рот, рассматривая мое лицо. Тащит воздух ноздрями. Его ладонь на затылке мои волосы гладит, небрежно сминая.
— Если я стану на колени, то ты следом. Чтобы грудь свою показать. Помнишь?
Голос звенит от ярости. У него на на правой стороне дергается желвак.
Одно радует, измывания не проходят для него так гладко, как хотелось. Пустоголовая Алиса Чернышевская не шибко быстро падает под ноги.
— Вася, я никогда не отступлюсь от детдома и Устава. Отвлекай или ломай меня. Никогда.
— Я не хочу слышать про этот ебаный Устав, — теряет он контроль, и опять коверкает звуки, когда не может полностью слова выговорить, — говори уже, ты станешь на колени следом или как всегда балаболишь?
— Я! Никогда не балаболю!
Вырываюсь и толкаю его в грудь. Он подается и шаг назад делает.
И опускается передо мной на колени.
На плиточный пол туалета Дома Культуры.
Грязный, исщербленный пол.
Это было по-настоящему дрянной идеей. Никакого победного высокомерия по поводу его коленопреклонения не будет.
Он — гигантский мужик, который и на коленях смотрится внушительнее меня. А теперь мне еще следом опускаться. И опять…
Я думала, он никогда не согласится! Ни за что!
В его взгляде ясно читается: Кулак все с самого начала понял. Расставляет ноги пошире, и у меня во рту пересыхает. А затем стягивает с себя футболку.
— Иди сюда, — зовет грудным голосом. Низким, звучным. Гравием по моей коже перекатывающимся.
У него широкая грудина, кое-где всполохами черных волос покрытая. Размах пугает меня и… глаз оторвать не могу.
— Алиса, — заводится он от нетерпения.
Перебираю ногами кое-как. Честно говоря, боюсь упасть. Меня вообще такой страх берет, давно такого не переживала. Кулак как-то странно глядит в меня, и я понимаю, что сжимаю вспотевшую ладонь прямо у сердца.
Опускаюсь на колени, как в дикие воды погружаюсь.
Задушенное взвизгивание не удерживаю, когда он меня к себе одним махом притягивает. Мне уже все равно становится на то, что я в очередной раз проиграла или что… Лишь бы что-то от меня осталось после этого.
— Алиса, — вполголоса говорит Кулаков, — че дрожишь? Отвечай мне.
— Н-ничего.
Он губами припадает к моей шее. Оголтело засасывает кожу и лижет, и так по кругу. Меня размаривает каждое движение, каждый шорох — будто тело отдыхает впервые после беспрестанного тысячелетнего труда.
Это будет… гигантский засос. Почему мне плевать? Меня должно это волновать… По какой-то причине должно, но сейчас не вспомню.
Он сжимает меня вдруг крепко, до хруста ребер крепко, а потом отпускает.
— Иди, если хочешь.
На меня не смотрит. Только челюсть напряженную различаю перед собой.
— В смысле!
— Ты оглохла? — огрызается он. — Иди, если хочешь. Ты думала, я на колени не стану? Плохо думала!
Нельзя ли обойтись без оскорблений в ее адрес хоть один раз?
— То есть… это и есть издевательство? А неплохо придумано, — размазываюсь я так, что за плечи его хватаю.
Ведь сработало же! Я уже… я уже размякла, как и в прошлый раз.
Теперь Кулаков хочет, чтобы я наглядно уяснила, как ему не нужна доступная наивная девка. Завел и выбросил.
— Какое нахрен издевательство, — кричит он мне прямо в лицо, — какое, блядь?! Что ты заладила? Тебя на коленях нужно умолять тронуть тебя.
— Умолять? Т-ты только требуешь. Даешь мне надежду, что открыт к поправкам. Но ты… ты хочешь унижать меня. Личностно. Чтобы я повелась…
— В чем унижение? — хрипит Кулак. — Даешь мне доступ до тела? Я сказал, пошла. Иди!
— Сам иди! Ты сказал, как тогда. В прошлый раз. Уже не хочешь? Наигрался? Какой же ты…
Мои запястья сковываются его ладонями. Он дышит прямо в мои подрагивающие губы.
— А вот теперь стаскивай тряпку, — рявкает так, что мы зубами чуть не сталкиваемся.
— С-сам снимай.
Но пытаюсь шлейки опустить.
Кулак же дергает лиф вниз, высвобождая грудь одним махом. Ошеломленно захожусь выдохом: свежий воздух приятно холодит кожу, вырвавшуюся из тесноты.
Поцелуем он все мысли раздавливает. Не помню, о чем спорили, пытаюсь зацепиться за то, что происходит дальше.