Каролина видела, что он беседовал с Анной Марбл. Заметила она это совершенно случайно, потому что вдруг увидела, как Молли, служанка из кухни, потерянно бродит меж рядов в гордом одиночестве, и стала озираться по сторонам в поисках Анны. Недолгий приватный разговор принца с ней настолько заинтриговал Каролину, что она сбежала от мистера Морли и его сестер и украдкой двинулась в ту сторону, где приметила принца.
Она знала, что задумали эти двое. Она хорошо изучила мужскую натуру, особенно натуру мужчин, занимавших привилегированное положение. Он оказался повесой! Но вопрос состоял в следующем: что она намерена предпринять по этому поводу?
Она спросила себя, а что сказал бы Бек, узнай он об этой гадкой истории. Правда, Каролина ничего не собиралась рассказывать ему об этом… пока, во всяком случае. На то у нее имелись свои резоны. Во-первых, она не хотела, чтобы Анну уволили. Та оказалась примерной служанкой, а кроме того, Каролина узнала от Марты, что бедная девочка осталась одна-одинешенька. Да и Бек выразился весьма откровенно, когда привел ее в дом: «Рассел не захотел оставить ее в услужении, а мне не нравится, когда молоденьких девушек выгоняют на улицу».
Но Каролина не могла допустить, чтобы эта связь продолжилась. Для принца это будет ни к чему не обязывающая интрижка, а вот бедную Анну она запросто может погубить. Одну вещь о мужчинах Каролина знала совершенно точно: их желания всегда требовали немедленного удовлетворения и были настолько сиюминутными, что мужчины не думали о последствиях того, чего добивались. Они думали только о себе. Собственно говоря, в женщине они видели не личность, а способ удовлетворения своих низменных инстинктов.
Она поняла это, раз и навсегда, сразу же после своего дебюта. Она всегда знала, что красива, но до того вечера даже не отдавала себе отчета в том, насколько. Она купалась в знаках внимания и комплиментах, находя их волнующими и восхитительными. И потом, на каждом приеме и каждом балу она искала одного и того же – восхищения собственной персоной. Ей очень нравилось быть желанной.
Но… совсем скоро Каролина заметила, что внимание, которого она так добивалась, уже не удовлетворяет ее. Она знала, как выглядит и как мужчины смотрят на нее. Она начала понимать, что в ней мужчин привлекает ее почти безупречная фигура, лицо, губы, волосы… короче говоря, ее экстерьер. Внешность. Но только не она сама.
Именно об этом она и заявила Холлис в тот день, когда подруга наведалась к ней, чтобы узнать, как Каролина чувствует себя после болезни.
– Никому, кроме тебя, нет дела до того, что со мной происходит в действительности, – пожаловалась она.
– Это неправда! – возразила Холлис. Она как раз примерила последнюю обновку Каролины – очень красивое платье – и любовалась собой в зеркале.
Каролина сидела в шезлонге, устремив невидящий взор в окно.
– Так оно и есть. Всех интересовало лишь то, как я выгляжу. «О боже, ваши волосы, дорогая, они испорчены безвозвратно?» Или «у вас ужасный серый цвет лица». Или «ваше платье слишком свободное, вы должны что-нибудь съесть!».
– Но ведь это и есть искренняя забота, дорогая, – сказала Холлис. – Вот это платье уж точно не болталось бы на тебе. Право слово, мне трудно в нем дышать.
– Но никто не расспрашивал меня о том, как я себя чувствую, Холлис. Ты единственная спросила, понимаю ли я, что одной ногой стояла в могиле, и каково это – осознавать, что ты при смерти.
Холлис замерла на миг и наморщила нос.
– Знаешь, в твоем изложении все действительно выглядит ужасным. Но мне любопытно, а кого же еще расспрашивать об этом, если не тебя?
– А я о чем говорю! – воскликнула Каролина. – Тебе интересна я сама, а не состояние моих волос. Разумеется, ты можешь спрашивать меня об этом, потому что мы с тобой очень близки. Теперь понимаешь?
Холлис рассмеялась, надевая свое платье через голову.
– Думаю, что лихорадка у тебя еще не совсем прошла, Каро.
У нее не было лихорадки. Она просто не могла ясно и членораздельно выразить то, что чувствовала.
В том, что ее раз за разом постигало разочарование, она была виновата сама. Каролина заключила с собой нечто вроде пари – скольких джентльменов она сможет заставить увиваться вокруг себя? Кто из них спросит у нее, что интересует ее больше всего? Или что она думает по поводу торгового соглашения между Алусией и Соединенным Королевством? Или что-нибудь настолько вразумительное, как, например, сколько лет ей исполнилось, когда погибли ее родители?
Но, по мере того, как шли годы, Каролина начала подмечать некую ущербность в затеянном ею же пари: она продолжала привлекать мужчин, но игра обрела новую остроту. Она использовала ее в качестве предлога, пытаясь скрыть за ней свой страх, потому что не знала сама, что в ней есть такого, что может нравиться другим. А вдруг внутри она не так хороша, как снаружи? А что, если ее уродство заботливо спрятано где-нибудь в самом потаенном уголке ее души и запросто вырвется наружу, если кто-нибудь слишком к ней приблизится? Что, если внутри у нее пустота и этому миру она может предложить лишь смазливую внешность?