Лариса сказала, что всегда ей нравился он, Уланов, а кооператор — она никогда не называла его по имени — торгаш и мораль у него чисто торгашеская. Тем не менее выяснила, сколько Николай зарабатывает в своем издательском кооперативе. Кажется, его ответ удовлетворил ее. Побывав с ней в «Универсале», где оставил за скромный ужин с шампанским около ста рублей, он сказал Ларисе, что с кооператором пока не собирается тягаться, так что придется впредь ограничиться более скромными предприятиями общепита, если уж Лариса так любит ходить по кафе-ресторанам, а еще лучше поужинать у нее дома. Пивоварова поморщилась, но больше не подбивала его пойти в ресторан, а потом даже как-то обмолвилась, мол, разговоры с кооператором про деньги, валюту, дефициты ей уже изрядно надоели, а Уланов вносит в ее жизнь какое-то разнообразие… Читала Лариса мало, так что на литературные темы с ней беседовать было бесполезно, правда, про Сергея Строкова сказала, что он у ее знакомых девушек нарасхват, вот только достать его книги почти невозможно. И не поверила, когда Николай сообщил, что несколько раз встречался и разговаривал со Строковым… А когда убедилась, что это так, стала умолять выпросить для нее у писателя последний роман с автографом. И ясно было, что этот подарок для нее будет не менее ценен, чем французский шампунь или модная финская кофточка…
С озера прилетел порыв ветра, сбросил с ветвей на голову холодные капли и несколько желтых листьев. На сосновом стволе он разглядел прилепившуюся к коре большую ночную бабочку-бражника. Хотел потрогать пальцем, но раздумал, поднялся с бревна и пошел в сторону бора. Вскоре толстые стволы сосен, елей, берез и осин обступили его со всех сторон. В осеннем лесу было тихо, не слышно птиц, даже дятла. Много сверкало на ветвях летучей паутины без пауков, с нижних ветвей свисали длинные пряди седого мха. Их еще называют ведьмины волосы. А под ногами мох нежный, зеленый, с еловыми шишками и сучками. На редких полянках еще тянутся к солнцу, небу неяркие осенние цветы на длинных соломенного цвета стеблях. Вдоль узкой примятой грибниками тропы пышно цветет осенняя куль-баба, ее много и на лесных полянках, все остальные цветы полиняли, уже выбросили из своих коробочек семена. Во мху посверкивают брызгами крови кустики брусники и толокнянки. Сразу их и не отличишь с виду друг от друга, но стоит взять ягоду в рот — и отбросишь красную толокнянку с твердой белой начинкой. Самая сладкая осенняя брусника — на солнечных полянках.
Срезая тонконогие подберезовики, он неторопливо шагает по бору. Горожане в дождь не приезжают сюда, да и на озерах рыболовов стало меньше. Постепенно азарт грибника захватывает Уланова, куда-то отошли на задний план мрачные мысли, да и небо над вершинами сосен и елей стало расчищаться, иногда в голубой промоине сверкнет неяркий солнечный луч, скользнет по колючим ветвям, высветит изумрудом мох и снова исчезнет. Над головой уже не плотная серая пелена, а оформившиеся белые облака с темными подпалинами снизу и желто очерченными краями. Если долго смотреть вверх, то вершины сосен и елей начинают медленно кружиться и уже кажется, что не облака плывут над лесом, а лес куда-то бежит от облаков.
И тоска постепенно отпускает сердце Уланова. Глаза его зорко ощупывают мох, каждую кочку, шарят у пней, и вот в палой листве проступает бурая шляпка крепкого боровика. Тут уже обо всем забываешь! Опустившись на колени, он жадно оглядывается вокруг, если попался один белый, ищи рядом другой, третий… Боровики растут семьями. Но не надо забывать, что тут наверняка прошел рано утром Леонтий Владимирович Катушкин — самый заядлый грибник в деревне. Его жена вернулась в Москву, а он заявил, что уедет, когда грибной сезон закончится. Это значит, в конце сентября, а если осень выдастся теплой, с бабьим летом, то и октябрь с его первыми хрустящими заморозками прихватит. Интересный человек этот Катушкин! Кажется, если ты такой умный, то что же раньше-то молчал? Почему не спорил, не настаивал, не сопротивлялся застою? Уланов прямо и задал ему этот вопрос, на что Леонтий Владимирович со вздохом ответил, мол, время было такое… Это теперь любимая фраза многих с трудом выпихнутых на пенсию и крупных государственных деятелей, приведших страну к последней черте развала. Об этом самом «таком» времени толкуют даже дожившие до наших дней сталинские палачи, десятками тысяч расстреливавших невинных людей..
Значит, было то время, а теперь другое? А что, спрашивается, изменилось для честного, принципиального писателя Сергея Строкова? В то время он мог хотя бы добиться какой-то защиты от групповщины, когда его начинали травить — подобное случалось у него и раньше — можно было куда-то обратиться, доказать свою правоту, а теперь? Никто ни во что не вмешивается… Так заявляют имеющие отношение к издательствам, журналам чиновники, мол, сами разрешайте свои конфликты. А как их разрешать, если групповщина захватила все ключевые позиции в литературе, культуре, искусстве? Она теперь любой конфликт разрешит только в свою пользу. Ныне ей никто не указ. Получается, что от перестройки выиграли, по крайней мере, в сфере идеологии, пока только махровые групповщики, деляги от литературы и графоманы, из которых и состоит групповщина. Они теперь чувствуют себя хозяевами в издательствах, как издавали серых, бездарных литераторов, так и продолжают издавать. Издатели не несут за выход нерентабельной книги никакой ответственности. Все издательства в стране приносят постоянный доход, убыток с лихвой покрывается популярной классикой или детективами. Анатолий Добролюбов и Владимир Куприн — издатели, ставленники групповщиков — откровенно заявляют, что выпускали и будут выпускать не раскупающиеся читателями книги, потому что, дескать, того требует литературный процесс… Литературный процесс требует преследовать честных, принципиальных писателей, не групповщиков, травить их в печати и прославлять серых, бездарных, никому не нужных? Кому же выгоден такой литературный процесс? Только групповщинам! И никакой им хозрасчет не нужен: сейчас бумагой, типографиями, гонорарами, зарплатой их обеспечивает государство, а когда издательства сядут на хозрасчет, настоящий, а не липовый, то никто не станет печатать убыточную литературу. За выход плохой книжки придется собственным карманом расплачиваться, а групповщики, засевшие в издательствах, редсоветах, комитетах, редколлегиях боятся этого, как черт ладана, и все силы приложат, чтобы не допустить такого. Конкуренция, хозрасчет, права каждого издавать свои газеты, журналы, выпускать художественную литературу сразу выявит то, что нужно читателю, а от чего он отвернется. И то, что читателю не понравится, он не купит, а значит, газета, журнал, издательство потерпят убыток и быстро откажутся от убыточных, никому не нужных книг, миллионы которых сейчас валяются на складах, нетронутыми стоят на полках библиотек, книжных магазинов. А какая сразу будет экономия бумаги!..