Она уже не противилась, когда он, прерывисто дыша, стаскивал с нее на широкой тахте узкую юбку, тонкий синий свитер, все сильнее тискал грудь, одновременно воюя со своими тесными брюками, рубашкой… Толстые губы его были сладкими и липкими от шампанского, скосив глаза, она увидела на своей белой груди с предательски вспучившимся розовым соском его расплющенный, как медный пятак, большой палец. Крендель дрожал, задыхался, от него остро запахло потом, нос его тыкался в ее шею, красной розеткой блеснула в гуще рыжеватых волос небольшая плешка…
— Алисочка, родная, — ворковал он, что-то делая внизу руками, — сейчас, одну секундочку… О, черт!..
У него что-то не получалось, глаза сузились, губастый рот ощерился блеснув золотом.
— Нет, не могу-у! — Протяжно вырвалось у нее. — Уйди, Михаил!
Она резко обеими руками оттолкнула его, вскочила с дивана, схватила с журнального столика, придвинутого к нему, свою скомканную одежду и ушла в ванную. Там под душем ладонью стирала с себя прямо-таки ощутимо горевшие на ее теле следы его рук, мокрого рта…
Когда она вернулась, он одетый сидел за громадным письменным столом и пил из фужера шампанское. Лицо у него было злым, багровым, он старался не смотреть на нее. Весь его нахохлившийся вид выражал возмущение, хотя возмущаться-то ему следовало бы самим собой…
— Я не могу так… Михаил Семенович, — сказала Алиса, остановившись на пороге. — Я хотела, но мне вдруг…
— Противно стало? — усмехнулся он, глядя прямо перед собой. Рубашка у него на пухлой бабьей груди вспучилась: впопыхах не так застегнул одну пуговицу. Алиса подошла к нему, застегнула пуговицы как надо, провела рукой по его жестким растрепанным волосам и еще раз сказала:
— Понимаешь, не могу… Не обижайтесь, Миша! Себя ведь не обманешь.
— Переживу… — пробурчал он и бросил тоскливый взгляд на красный кнопочный телефон. И будто сжалившись над ним, аппарат негромко заурчал. Крендель обрадованно схватил трубку своей короткопалой рукой, протяжно проворковал:
— Алл-ле-е… Я у аппарата.
Внезапно недовольное выражение с его багрового лица будто ветром сдуло, бросив на Алису торжествующий взгляд, он бодро заговорил:
— Викуля, ангел мой, приветик! Я тоже… Конечно, один… Как всегда. Я тебя тоже нежно цалую… Что? Шампанское? Бу сдэ. Груши из Тбилиси — пальчики оближешь. Викуля, ты гений! Стихи? — он метнул чуть разочарованный взгляд на все еще стоявшую на пороге его кабинета Алису. — Я знаю, крошка, что ты талантливая поэтесса. Конечно, не хуже Беллочки… Ну, ладно, бог с тобой, тащи папку…
Алиса повернулась и пошла к двери. Михаил Семенович даже с кресла не поднялся. В прихожей взяла с вешалки плащ, сумку, зонтик и вышла на лестничную площадку. Финский замок негромко щелкнул за ее спиной. Спускаясь по широким каменным ступенькам, сохранившимся после капитального ремонта, она улыбалась: молодец эта Викуля! Очень кстати позвонила. Пусть Крендель слушает ее стихи, угощает шампанским и грузинскими грушами, а ее больше и ноги в этом доме не будет!..
2
— Бежишь, как крыса с тонущего корабля? — зло сказал секретарь обкома, — Вот такие, как ты, Михаил Федорович, и подорвали авторитет партии!
— Судя по нынешним публикациям в печати, авторитет партии и советского государства стали подрывать изначально, сразу после революции, — отпарировал Лапин, удивляясь своей смелости. — Я всего лишь продукт нашей монопольной партийной системы. Ее порождение, как и вы. Я не расстреливал царскую семью, не уничтожал донское казачество, не подписывал проскрипционные списки на массовые расстрелы неповинных людей. Не душил и не морил голодом крестьянство, не врал народу, разве что по приказу партии… Не я довел великий Санкт-Петербург до нынешнего бедственного состояния. Ведь по городу проехать невозможно: грязь, разбитый асфальт, обрезы. Разве что улица Войнова, по которой обкомовские ЗИСы гоняли в Ленсовет, да Московский проспект — дорога в аэропорт для встречи заграничных шишек — более-менее в приличном состоянии. Почему же я должен за все это отвечать? Почему меня обвиняют во всех наших общих грехах?
— Наш святой долг, Михаил Федорович, сохранить партии, вернуть ей утраченный авторитет!
— Все это общие слова. Как это практически сделать? — Лапин уже не замечал, что повысил голос. Ни страха, ни почтения он больше не испытывал к этому коренастому светловолосому человеку, сидящему за большим письменным столом с шестью телефонами — Нас, партийных работников, не любят, совершенно не слушают, мы не знаем, что делать, что говорить, как отвечать на прямо поставленные вопросы? У нас ускользает власть из рук, как песок сквозь пальцы, нас не слушаются городские организации, даже комсомол наплевал на нас. Хотя у самих рыльце в пушку! Карьеристы и демагоги. Понимаете, я просто не вижу смысла в своей работе. Да и что это за работа — ничего не делать? Вы сами дали установку: ни во что не вмешивайтесь, ничего никому не навязывайте! И те люди, которые еще по инерции к нам обращаются за помощью, услышав это, резонно задают вопрос: «Зачем же вы тут сидите? Вообще, зачем вы нам нужны?!».