Мама не знала о моих не созревших до конца целях. Она даже точно не знала, что на самом деле произошло в Гамбурге. Ни Пауль, ни я не смогли заставить себя рассказать ей хоть какие-нибудь подробности, хотя в начале мы твёрдо решили рассказать. Но отодвигали разговор и вводили друг друга в заблуждение. Хотим мол сначала отдохнуть от мучительной схватки и поездки к волкам. А как только прошло какое-то время, мы начали сомневаться в том, что мама сможет справиться с правдой. Может быть мы только сами себя убеждали в этом.
Пауль боялся признаться маме, что был какое-то время геем из-за того, что его атаковал перевёртыш (с которым он, опять же неохотно, проживал своё бытие гея). А я боялась, что она запрёт меня, как только узнает, что причинил мне Колин, и что только недавно заживший перелом в моей руке – это его рук дело.
Но мама не дура. Она уже давно поняла, что случилось больше, чем мы рассказали. А так как папа по-прежнему отсутствовал, она в первый раз в своей материнской жизни, мутировала в курицу-наседку и контролировала каждый мой шаг. Лишь компьютер, который я защитила несколькими паролями, оставался моей собственной суверенной территорией.
Пауль ловко уклонился от её страсти всё контролировать. Ему нужно было уладить ещё некоторые дела в Гамбурге, и он уже давно не подчинялся родительским приказам. Францёз оставил после себя лишь хаос. Помимо расчистки грязной, наводнённой крысами, подвальной дыры под его галереей, Паулю предстояла неблагодарная задача, ликвидировать его квартиру и поручить продать одному из многих жадных гамбургских агентств недвижимости. Также он пытался отменить общий контракт на наследство с Францёзом, что оказалось не так просто, но Францёз, как контактовая связь, к счастью, больше не принимался во внимание.
Уже спустя несколько дней после того, как Колин отравил его высосанным из меня гневом, Францёза арестовали, потому что он без разбора цеплялся в спину прохожих Гамбурга и пытался выпить их мечты. В лучшем случае, люди считали это назойливым, в худшем, их временно катапультировало к краю психоза.
Атаки Францёза были безвредны, но достаточно бросающимися в глаза, чтобы классифицировать его, как неспособного находится среди общества. Его передали в закрытую психиатрию, в которой он скорее всего, даже по отношению к таким тяжёлым снарядам как валиум, оказался чрезвычайно выносливым. Но, по крайней мере, его отправили в надёжную, одиночную камеру и теперь он не сможет больше наносить ущерб туристам Ханзештадта.
Пауль передал управление имуществом Францёза нескольким адвокатам, потому что его и так уже достаточно обременяла забота о своих собственных пожитках, из которых он почти ничего не хотел оставить - даже свою любимую белую Поршу 911, на которой я тогда прокатилась к Колину на Зильт. Ему казалось всё, что имело общего с Францёзом, и что он приобрёл за время, проведённое рядом с ним, грязным. Я чувствовала тоже самое. Короче - нам сложно было объяснить маме, почему Пауль так неожиданно отказался от своей галереи и своей квартиры и всё свою предыдущую жизнь втоптал в землю. Ещё меньше она понимала, почему он и его младшая сестра находились в таком печальном состояние, после того, как вернулись домой. Мои раны и сломанные пальцы невозможно было не заметить. Общее же обессиленное состояние Пауля было ещё тяжелее. Я надеялась, что все его недуги, да, даже порок сердца исчезнут, как только мы освободим его из лап Францёза. Но этого не случилось. Ему приходилась справляться с физическими слабостями, которые обычно обрушиваются на мужчин далеко после кризиса среднего возраста, но точно не на того, кому за двадцать, как ему. И скорее всего, в глазах мамы, чрезвычайно подозрительно то, что я в последнее время все ночи напролёт провожу в интернете, а потом после обеда, бледная и с кругами под глазами, ищу солнечного местечка, а любое большое задание отклоняю со словами, что мне нужно немного отдохнуть.
Также, как я сделала это недавно, в этот короткий момент предвкушения, в то время, как ветер набирал новые силы, чтобы освободить солнце от огромных белых, как вата, облаков надо мной. Я медленно выдохнула. Только одно единственное мирное мгновение. Мне нужно залечить раны. Залечить раны, чтобы быть в состояние думать и двигаться дальше. Чтобы перейти к информации номер три и найти красную нить ... нам нужна красная нить ...
- Эли! Эли?
Солнце светило, а моё мирное мгновение закончилось. Крик мамы разрушил его. Я согнула ноги в коленях, чтобы она не смогла меня увидеть, хотела полностью вжаться в выпуклость раковины, стать невидимой для остального мира. Но это бессмысленно. Мама знала, где я. Её голос уже приближался.
Я закусила нижнюю губу, чтобы нечаянно несправедливо не наорать на неё, не начать её горько упрекать. Она только что оставила меня на целый час в покое, хотя вначале, прямо рядом со мной, ещё дёргала сорняки, и помощь ей бы не помешала. Час, за который солнце показывалось примерно в течении десяти минут. Но мама в этом не виновата.
- Эли, тебе нужно на это посмотреть.
Вздыхая, я вытащила наушники из ушей.
- Что? - набросилась я не неё с негодованием и вспомнила, как дежавю, тот гнетущий момент, случившийся год назад, когда папа попросил меня забросить в почтовые ящики соседей приветственные открытки. Тогда я отреагировала аналогично и чувствовала себя такой же побеспокоенной. Но могла ли я быть более счастливой, чем в тот холодный майский вечер, когда всё началось? Когда папа был ещё с нами, я познакомилась с Колином и полюбила, когда ещё было всё возможно?
Колин? Молния прошла сквозь мой живот. « На это тебе нужно посмотреть», только что сказала мама, и это прозвучало важно. Не так важно, что она могла бы иметь в виду папу. Нет, если бы папа неожиданно вернулся, то она выбрала бы другие слова.
Но могло быть так, что - что Колин ...? Я не осмелилась закончить свои мысли, потому что моё сердце пульсировало теперь в синкопическом ритме, вместо того, чтобы биться разумно. Необъяснимый импульс бежать заставил меня барахтаясь, избавиться от обоих одеял, укрывающим моём тело, чтобы можно было смыться, если моя догадка окажется верной.
Слова мамы прозвучали не только важно, но и скептично, а она, по отношению к моей связи с Колином со времени событий произошедших зимой, была настроена скептично. Да, вполне может быть, что приехал Колин и она хотела указать мне на это. Но в состояние ли я сделать всё то, что потребует его присутствие? Смогу ли я, посмотреть ему в глаза?
- На что мне следует посмотреть? – опять спросила я маму, потому что та не отвечала. Я встала и скользнула ногами в обувь. Солнцезащитные очки я не стала снимать, хотя солнце как раз вновь исчезло. У меня было такое чувство, что тёмные стёкла ограждают меня от всего настоящего, реального и неизбежного. Они дадут мне фору, если мои самые смелые надежды и страхи исполняться.
- Иди за мной. - Мама развернулась и проворно поднялась по каменной лестнице к нашей оранжереи, чтобы направиться к папиному кабинету, из окна которого мы могли свободно смотреть на наш двор. У меня перехватило дыхание, когда я подняла веки и посмотрела вниз. Гнев и горькое разочарование внезапно сдавили горло и на один момент стали такими сильными, что мне больше всего хотелось, как подростку, побежать наверх в свою комнату и броситься на кровать. Мама должна была заметить, что кровь, горячая как лава, бросилась мне в лицо, а губы задрожали, но я, подчёркнуто холодно, скрестила руки на груди; поза, которую мама в последнее время всё чаще принимала сама, когда чувствовала, что больше не может справляться с моим упрямством и упрямством моего брата. Тем не менее моё дыхание, со вздохом, мучительно вырвалось из горла, когда разочарование тупо поднялось до плеч. Почему, чёрт возьми, я разочарована, когда только что ещё придерживалась мнения, что ещё слишком рано для встречи? И почему собственно рано? Мне ведь так не хватает Колина. Что же здесь не так? Был ли это тот факт, что мы встретимся, чтобы совершить убийство? Но это будет убийством демона, который хочет нас уничтожить и ставит под сомнение нашу общую жизнь. Мы должны сделать это! Я не сомневалась в том, что Тесса, при нашей следующей встречи, заметит меня; ещё один раз мне не удаться спастись. И тогда есть только два варианта: либо она превратит меня тоже, либо убьёт. Я могла представить себе, что для этого хватит лишь взгляда с её стороны. Может быть даже просто мысли. С Францёзом у меня были сомнения, принять решение убить другое существо. С Тессой у меня не оставалось другого выбора. Она убьёт любого, кто встанет на её пути; не только меня, а всю мою семью.