– Я вся в Слезах, не прикасайся ко мне.
– Даже в перчатках? – спросил он.
О них-то я и забыла.
– Нет, в перчатках, я думаю, безопасно.
Он медленно, осторожно поднял ткань с моих плеч, будто боялся до меня дотронуться. Я выпростала руки, но платье так пропиталось маслом, что липло и не хотело соскальзывать. Оно липло как толстая и тяжелая рука, присасываясь, пока я его отдирала от тела. Роан помог мне стащить ткань через бедра, наклонившись, чтобы я могла выйти из него. На каблуках я держалась неустойчиво и тихо ругнулась, что не сняла их раньше. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как он помогает мне раздеваться. Оперлась на его плечо, чтобы не упасть, и чуть не хлопнулась, когда моя рука коснулась голой кожи.
Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной на коленях, голый, если не считать перчаток. Я шагнула прочь от него так резко, что оказалась в ванне, сев на задницу, вытянув перед собой руку, чтобы отстранить его. Я сидела в воде на дюйм и нашаривала краны, чтобы ее отключить.
Роан смеялся.
– Я думал, что раздену тебя раньше, чем ты заметишь, но не знал, что ты будешь закрывать глаза.
Он содрал перчатки зубами, все еще держа в руках мое платье. Потом сунул голые руки в пропитанную маслом ткань, прижал ее к своей голой груди.
Я все мотала головой.
– Ты сам не знаешь, что делаешь, Роан.
Он посмотрел на меня через край ванны, и ничего не было невинного в этих карих глазах.
– В эту ночь я буду для тебя сидхе.
Я села в ванне, будто собиралась купаться прямо в белье, и попыталась заговорить разумно. Только кровь будто отхлынула от мозга и собралась в других местах. Трудно было думать.
– Я сегодня не могу ставить гламор, Роан.
– Я не хочу, чтобы ты ставила гламор. Хочу быть сегодня с тобой, Мерри. Без масок, без иллюзий.
– Без собственной магии ты будешь как человек. Ты не сможешь защитить себя от чар. Будешь поражен эльфом.
– Я не зачахну и не умру от жажды сидхейской плоти, Мерри. Пусть я без магии, но я бессмертен.
– Пусть ты не умрешь, Роан, но вечность – долгий срок хотеть того, чего больше не получишь.
– Я знаю, чего я хочу, – сказал он.
Я открыла рот, чтобы сказать ему хоть часть правды, часть причин, по которым мне надо отмыться и мотать из города. Но он встал, и голос у меня застрял в глотке. Я не могла дышать, не то что говорить. Могла только смотреть.
Он сжал платье в руках так сильно, что мышцы вздулись. Масло потекло из материи, медленно скользя по его груди, по гладкой плоскости живота, струйками спускаясь еще ниже. Он уже был гладок и тверд, но масло скользило по нему, и дыхание Роана вырывалось резким шипящим звуком. Он провел рукой по животу, размазывая масло блестящим слоем по бледному совершенству кожи. Я должна была приказать ему прекратить, закричать, позвать на помощь, но я только смотрела, как его рука спускается ниже, как он накрывает себя ладонью, распуская масло по этой твердости. Рука его отдернулась, глаза закрылись, и из горла вырвался хриплый возглас:
– О Боги!
Я помнила, что было что-то такое, что я должна была сказать или сделать, но ради спасения жизни я не могла бы вспомнить что. Слова меня покинули, остались только чувства: зрение, осязание, аромат и наконец – вкус.
Кожа Роана одуряюще отдавала корицей и ванилью, но под этим вкусом было еще что-то – травяное, легкий чистый вкус, будто пьешь ключевую воду прямо из сердца Земли. А еще глубже был вкус его кожи, сладкой, гладкой, чуть солоноватой от пота.
Мы оказались на кровати. Одежды на мне уже не было, хотя я не помнила как. Ощущение его тела, скользящего по моему, заставило меня судорожно вздохнуть сквозь полуоткрытые губы. Он целовал меня, ощупывая языком, и я открылась ему, поднялась с постели, втягивая его язык глубже в рот. Бедра мои задергались от поцелуя, и он это воспринял как зов, скользя внутрь меня, медленно, пока я не стала влажной и готовой, тогда он вбил себя внутрь, так быстро, так глубоко, как только позволили наши тела. Я вскрикнула под ним, тело взметнулось вверх с кровати и упало вновь на простыни. Я смотрела на него.
Лицо его было от моего в нескольких дюймах, глаза так близко, что я видела только эти глаза. Он смотрел мне в лицо, двигаясь во мне, полуприподнявшись на руках так, чтобы ему было видно мое тело, извивающееся под ним. Я не могла лежать тихо. Я должна была шевелиться, подниматься ему навстречу, пока между нами не возник ритм, ритм стучащей плоти, грохот наших сердец, скользких соков наших тел и дрожи каждого нерва. Как будто бы одно касание было многими ласками, один поцелуй – тысячью поцелуев. Каждое движение его тела наполняло меня разливом теплой воды, наполняло кожу, мышцы, кровь, кости, и все это превращалось в один прилив тепла, нарастающий и нарастающий, как давление света, когда бледнеет ночь. И все мое тело пело с этим приливом. Пальцы закололи мурашки, и когда я уже не могла терпеть, тепло превратилось в жар и заревело, перекатываясь волной через меня и сквозь меня. Издали я слышала шум и крики, и это был Роан, и это была я.
Он свалился на меня, вдруг потяжелев, и шея его оказалась у моего лица, так что я ощутила колотящийся пульс, прыгающий у меня по коже. Мы лежали, переплетясь так тесно, как только могут переплестись мужчина с женщиной, держали друг друга, пока успокаивались наши сердца.
Роан поднял голову, приподнялся на руках взглянуть на меня. Это был взгляд удивления, как у ребенка, который узнал новую радость, о существовании которой он до сих пор не догадывался. Роан ничего не говорил, просто смотрел на меня, улыбаясь.
И я тоже улыбалась, но была во мне чуть заметная нотка грусти. Я вспомнила, что я забыла. Я должна была принять душ и покинуть город. Я не должна была ни за что касаться Роана, когда на наших телах Слезы Бранвэйн. Но что сделано, то сделано.
Мой голос оказался тихим, странным даже для моих ушей, будто я давным-давно не говорила.
– Посмотри на свою кожу.
Роан глянул на собственное тело и зашипел, как вспугнутый кот. Он скатился с меня и сел, разглядывая руки, плечи, всего себя. Он светился легким, почти янтарным светом, как огонь, отраженный в драгоценности, и этой драгоценностью было его тело.
– Что это? – спросил он тихим и чуть ли не испуганным голосом.
– Ты на эту ночь – сидхе.
Он посмотрел на меня:
– Я не понял.
– Знаю, – вздохнула я.
Он поднес руку поближе ко мне. Я светилась белым, холодным светом, как луна через стекло. Янтарное сияние его руки отражалось в этом белом сиянии, превращая его в бледно-желтое, пока его рука двигалась надо мной.
– И что я могу с этим сделать?
Я смотрела, как он ведет надо мной рукой, тщательно стараясь не коснуться моей кожи.
– Не знаю. Все сидхе разные. У всех у нас разные способности. Разные вариации темы.
Он положил руку на шрам у меня на ребрах, сразу под левой грудью. Рубец болел, как артрит в холодную погоду, только холодно не было. Я отодвинула его руку от этой отметины. Она была четким отпечатком руки большей, чем рука Роана, более длинной, с более тонкими пальцами. Коричневого цвета и чуть приподнята над уровнем кожи. Шрам становился черным, когда кожа у меня светилась, будто свет не мог ее коснуться – слепого пятна.
– Откуда это? – спросил он.
– От дуэли.
Он снова попытался потрогать шрам, и я схватила его за руку, прижалась, заталкивая это янтарное сияние в свое белое. Ощущение было будто наши руки слились вместе, плоть раздается, распухает. Он отдернулся, потирая руку о грудь, но от этого масло размазалось по руке, и лучше не стало. Роан еще не понял, что это лишь первая проба того, что значит быть сидхе.
– У каждого сидхе есть рука силы. Некоторые умеют исцелять прикосновением. Некоторые умеют убивать. Та сидхе, с которой я дралась, приложила руку мне к ребрам. Она сломала мне ребра, разорвала мышцы и пыталась раздавить сердце – все это даже не пробив кожи.
– Ты проиграла дуэль, – сказал он.