Селим снова посмотрел на вооружённых евнухов.
— Нет, этого не будет, если только ты сам не предпочтёшь подобное.
— Тогда, во имя Аллаха, что ты имеешь в виду? — смугло-коричневое лицо Селима стало пепельным от ужаса неизвестности.
— Твоя смерть будет такова, что ей позавидовал бы любой настоящий любовник, — ответил Абдур Али.
Селим не смел задать другой вопрос. Мужество начало покидать его под натиском такого испытания. Мёртвая женщина на диване, злобный старик со своими мрачными полунамёками и очевидной неумолимостью, мускулистые негры, которые разрубили бы человека на куски по слову их хозяина — всего этого хватило бы, чтобы сломить храбрость и более крепкого мужчины, чем он.
Тут он осознал, что Абдур Али опять заговорил.
— Я привёл тебя к твоей возлюбленной. Но, кажется, ты не очень пылкий любовник. Разве тебе нечего сказать ей? Ведь в таких обстоятельствах, несомненно, можно сказать многое.
— Во имя Пророка, прекрати свои насмешки!
Абдур Али, казалось, не слышал мучительного крика.
— Конечно, нужно признать, что она не сможет ответить, даже если ты заговоришь с нею. Но её губы так же прекрасны, как всегда — даже если они немного остыли от твоего довольно нелюбезного промедления. Разве ты не поцелуешь их в память обо всех прочих поцелуях, которые они получали — и дарили?
Селим вновь остался безмолвен.
— Ну же! Ты не очень убедителен для того, кто был настолько влюблён всего лишь минувшей ночью.
— Но… ты сказал, что там был яд…
— Да, и я сказал тебе правду. Даже прикосновения твоих губ к её губам, на которых остались следы яда, будет достаточно, чтобы вызвать твою смерть, — в голосе Абдура Али прозвучало отвратительное злорадство.
Селим содрогнулся и снова взглянул на Зорайду. Если не считать совершенной неподвижности, бледности и едва заметного обиженного выражения её уст, она ничем не отличалась от той женщины, которая так часто лежала в его объятиях. Но всё же одного знания, что она мертва, было достаточно, чтобы она показалась для Селима невыразимо странной и даже отталкивающей. Было трудно связать это неподвижное мраморное существо с нежной возлюбленной, которая всегда встречала его страстными улыбками и ласками.
— Поистине, ты удачливый юноша, — сказал Абдур Али. — Она любила тебя до конца… и ты умрёшь от её последнего поцелуя. Немногим мужчинам так повезло.
— Нельзя ли иначе? — вопрос Селима прозвучал немногим громче шёпота.
— Нет, нельзя. И ты слишком долго тянешь. — Абдур Али подал знак неграм, которые подступили ближе к Селиму, вознеся мечи в свете ламп.
— Если ты не примешь моё приглашение, тебе для начала отрубят руки в запястьях, — продолжал ювелир. — Следующие удары будут отделять по маленькому кусочку от каждого предплечья. Затем немного внимания будет уделено другим частям твоего тела, прежде чем они опять вернутся к рукам. Всё прочее я оставляю твоей догадливости. Я уверен, что ты предпочтёшь иную смерть, которая помимо других преимуществ будет быстрой и почти безболезненной.
Селим склонился над диваном, где лежала Зорайда. Ужас — презренный ужас смерти — был его единственным чувством. Он совсем позабыл свою любовь к Зорайде, позабыл её поцелуи и ласки. Он боялся странной бледной женщины, находившейся перед ним, так же сильно, как некогда желал её.
— Поспеши, — голос Абдура Али был стальным, подобно занесённым скимитарам.
Селим наклонился и поцеловал Зорайду в уста. Её губы были не совсем холодными, но со странным горьким привкусом. Конечно, это был яд. Едва эта мысль оформилась, обжигающая агония, казалось, пробежала по всем его жилам. Он больше не видел Зорайду в ослепительном пламени, появившемся перед ним и наполнившем комнату, подобно бесконечно расширяющимся солнцам, и не сознавал, что рухнул на диван поперёк её тела. Затем это пламя с ужасающей быстротой сжалось и угасло в водовороте безмолвного мрака. Селим ощущал, что падает в огромную бездну, и что кто-то (чьё имя он не мог вспомнить) падает рядом с ним. Затем, внезапно, он остался один… утратив самый смысл одиночества… пока не осталось ничего, кроме темноты и забвения.
The Kiss of Zoraida (1933)
Летом 1930 года Фарнсуорт Райт объявил о планах выпустить новый журнал «Oriental Stories» (Восточные истории), позже переименованный в «The Magic Carpet» (Ковер-самолет). Возможно, Смит имел в виду этот журнал, когда заканчивал этот рассказ 15 октября 1930 года. Он описал его Лавкрафту несколько дней спустя как «”безбожный кусок псевдовосточного хлама”. Фарнсуорт Райт сначала отверг его, но позже принял на том основании, что он был “явно восточным”, когда я отправил его в прошлом году. Включение нескольких стилизованных выражений в диалоги и исключение одного или двух ироничных штрихов, которые были более общими, чем восточные, похоже, изменили его мнение». Смит описывал этот рассказ как «вовсе не странную историю, а то, что французы назвали бы un conte cruel (жестокой сказкой). Она достаточно хорошо сделана, с некоторыми штрихами потрясающей иронии».