Мы въехали в квартиру в начале января. И началась каторга. Мне достался больной. Понемногу я стала это понимать. Еще меньше приспособленный к жизни, чем я. Раз в два дня у нас наступал кризис. Мы уже слишком привязались, слишком привыкли друг другу, чтобы расстаться. Леонора тоже привязалась к нему. Я не хотела, чтобы через пять лет после Клода и всего через несколько месяцев после переезда в этот город — что стоило ей немалых усилий — она снова пережила расставание. Я не могла писать, так оно и шло день за днем. Я открывала для себя парижскую жизнь, втягиваясь в ее ритм. Эта зима была самой скверной за последние сто лет. Я хотела вернуться. Не собиралась приспосабливаться к такой жизни. Это было ошибкой — считать, что я обязательно хочу встретить кого-нибудь. Раньше мне было лучше. В первый месяц, в январе, я его отталкивала во сне, просыпаясь посреди ночи от того, что отталкиваю его. А он, впервые привязавшись к кому-то, был в панике. Но в сексуальном плане все было удивительно хорошо, и он меня спрашивал: у тебя когда-нибудь было так? Мне приходилось отвечать, что нет. Ничего не развивалось плавно, все шло рывками, и даже то, что удавалось получить, вырывалось силой. Ценой слез и бессонных ночей. Однажды позвонил Матье, я была в слезах, не только из-за всего этого, но еще и потому, что у меня не получалось писать. Мы переехали в первые дни января. Три переезда за два дня: сначала из Монпелье, потом с улицы Виктора Массе и наконец его переезд с улицы Декарта. Квартира была большой, но все в ней поместиться не могло. Какие-то его вещи мне не нравились, а он хотел непременно их привезти. Но только вначале, потом он капитулировал и решил не цепляться за свою мебель. Через несколько дней после переезда, разбирая вещи, я нашла семь писем, оставшихся от отца и непонятным образом избежавших уничтожения. В течение нескольких недель я их ежедневно перечитывала, пытаясь для чего-нибудь приспособить, но у меня не получалось.