Пока я лечил выдуманную хворь в лучшем номере единственной Полоцкой гостиницы, Гаврила вел 'агентурную разведку'. Перевоплощался он мастерски, причем в самые неожиданные образы.
В уездном городишке все жители друг друга знали и чужак, хоть на пару дней остановившийся в городе, всегда на виду. Чего нельзя сказать о проезжающих. Вот тех много и их вроде и не замечают, чем Гаврила и воспользоваться. Каждый из трех проведенных в Полоцке дней он изображал другого человека.
С утра из гостиницы выходил мой слуга, подсаживался к кому-либо из проезжающих в сани и вроде как уезжал из городка. Отъехав немного, обычно не более версты Гаврила изображал, что 'позабыл' в городе деньги, или еще какое либо дело выдумывал. Естественно, простившись с попутчиками, возвращался обратно пешком. Вот только в город входил уже совсем другой человек. Раз - приказчик, раз - богомолец, а раз и нищий калека. Лихо это у него выходило.
Наш хвост со Смоленска он обнаружил на второй день. Уцелел бродяга под пулями, правда, не полностью. Хромал заметно, но свою работу филера тащил исправно. Следил за гостиницей и за моим сиятельством.
На третий день появился и офицер в сопровождении богато одетого молодого татарина.
Литовские татары это - вообще особая статья. Практически те же казаки, только мусульманского вероисповедания. Люди воинского сословия, находящиеся на службе у правителей Литвы, из них в XVIII веке и были созданы первые, знаменитые в будущем, уланские полки.
Отчаянные смельчаки и мастера на разные военные хитрости. Кроме того славились своей верностью тем кому присягнули. Не зря они входили в личную гвардию Наполеона и были одними из последних солдат, кто защищал его до конца.
Если офицер нанял этих ребят, то это - опасно.
А он мастер людей подбирать, этот таинственный военный.
Как уж Гаврила извернулся - Бог весть, но вызнал, что кроме офицера и соглядатая против нас играют еще трое татар. Где остановился офицер неизвестно, а вот татары держали наемную квартиру всего через четыре дома от гостиницы. Со вчерашнего дня один из них все время маячил вблизи нашего жилища, сменив хромающего филлера. Тот пропал. Скорее всего, где-то вместе с главарем отсиживается.
Этот офицер мне нужен. Вот только как до него добраться…?
Все три дня, что сидел взаперти я посвятил литературной деятельности. Нужно было как-то убить время, вот и занялся 'творчеством'. Плагиатил вовсю, предварительно уложив свою совесть спать и спев ей колыбельную. И уже не в первый раз….
Всегда, когда моя служба требовала некоторого выжидания в засадах или при слежке, я записывал стихи, которые приходили на ум.
Отлично снимает напряжение и расслабляет. После таких записей и думалось и работалось гораздо лучше, да и настроение поднималось слегка.
Я понимаю насчет чужой интеллектуальной собственности и все прочее. Но, наверное, те, кто писал законы, не попадал в мое интересное попаданское положение.
Я - эгоист. И хочу петь и слушать песни моего времени. А для этого их надо легализовать. Нехорошо воровать чужое? Согласен. Но очень хочется не терять хоть такую ниточку связывающую меня с моим временем.
Те люди, стихи которых я присваивал, еще не родились и их великолепные строки не знал никто во всем мире, если он не попаданец естественно. Значит, я и есть человек первым записавший их на бумагу. Типа аффтар. Плагиатор конечно, а что делать, если Бог не дал таланту?
Кроме того, известность в литературной среде открывает мне дорогу во многие дома, куда меня бы иначе и на порог не пустили. Девятнадцатый век на дворе, однако, расслоение общества огромно. Одно исключение - люди творчества. Не зря князь Кочубей хотел меня использовать в этой среде.
В литературном обществе России бушевали страсти не меньшие чем в политике или в финансах. После великой революции Державина, а после и Карамзина, который возглавил оппозицию 'классицистам' Ломоносовской школы, вулкан страстей кипел не хуже Везувия. Литературная войнушка тянулась от 1790 года. За это время возникло столько течений в поэзии, что прямо - караул.
По большому счету русской литературы в современном мне понимании как таковой до этого и не было, но зато сейчас она создавалась прямо стахановскими темпами.
Карамзин со товарищи сделали мощнейший рывок перекроив каноны и создав течение писателей и поэтов 'сентименталистов' из которых к 1811 году выкристаллизовались 'романтисты' и даже 'реалисты'. Были еще и 'славянисты', ревнители старинного стиля, были мастера сатир, эпиграмм и басен и прочие и прочие. Много, короче. И все скопом писали еще и на французском языке.