— Прощаю, — великодушно согласилась Наташа. — Заодно и вашу рекламную деятельность. Хотя могли бы повесить свой опус на доске объявлений, а не под вывеской института.
— К сожалению, сам я не мог выбраться в Калининград и попросил одного знакомого повесить на самом видном месте. Видимо, он перестарался.
— Пойдемте потанцуем? — предложил я.
Игорь наградил меня благодарным взглядом. Я так и не научился танцевать. Впрочем, не один я, многие наши ребята подпирали стенку, смущенно отводя взгляды от стайки девушек с комбината.
Я вспомнил наш выпускной бал, Антошу — белую и быструю, как метель. Где она сейчас? Здесь еще тепло, а на Урале в эту пору уже начинаются заморозки. Каково сейчас жить в палатке! А вдруг она простудится, заболеет? Кто ей поможет? Не нравится мне эта ее компаньонка Ксения Александровна. И еще этот Сабанеев. Зачем таких держат в экспедиции? И начальник — хам. Вообще Антоше не повезло. Может, ей все бросить и пойти учиться? А потом, когда я вернусь, вместе отправимся в экспедицию. Куда-нибудь подальше, скажем, на Чукотку.
Матросы с кораблей увольняются в город. Идут к КПП веселые, возбужденные. Вот двое заглянули в окно клуба.
— Что там? — спросил один.
— Салажня веселится. Может, зайдем?
— Пошли лучше в город.
— Принято. Но сначала зайдем на почту.
А что, если их попросить?
— Простите, я слышал, вы собираетесь на почту. Вас не затруднит отправить мою телеграмму?
— А почему бы и нет? Давай.
Ручка у меня с собой, а бумаги под рукой не оказалось.
Матрос вынул пачку папирос.
— Пиши на коробке.
Я написал адрес и текст: «Телеграфируй здоровье волнуюсь Костя».
— Только, пожалуйста, не забудьте. Вот деньги. — Я протянул рубль.
— У меня нет сдачи. Ладно, бери свой рубль обратно, будешь должником.
— Нет, вы возьмите, — настаивал я.
Матрос усмехнулся и сказал приятелю:
— Боится, что не отправлю. Ох уж эти мне салажата!
16
Нам с Игорем опять повезло, нас назначили на один корабль. Правда, в разные боевые части: меня в штурманскую — учеником рулевого, а его в боцманскую команду. Жить мы стали тоже в разных кубриках: я в носовом, вместе с рулевыми и штурманскими электриками, а Игорь — в кормовом. Но встречались мы каждый день по нескольку раз, несмотря на большую занятость.
Корабельная жизнь не похожа ни на какую другую.
Колокола громкого боя звонят так пронзительно, что мертвый проснется.
— Команде вставать, койки вязать! — орет над ухом динамик.
Мы спим на стационарных кроватях; коек из парусины, которые надо связывать и выносить на верхнюю палубу в специальные коечные сетки, на кораблях нет чуть ли не со времен парусного флота, а команду подают. Вообще на флоте поразительно живучи традиции. И что самое удивительное: никто не считает это консерватизмом. Наоборот, мы благоговеем перед всякого рода флотскими ритуалами, надобность в которых отпала давным-давно. Может быть, потому, что от всего этого веет романтикой Гангута и Синопа, абордажей и схваток с корсарами.
В восемь часов — подъем флага. Ровно в восемь, ни минутой раньше, ни минутой позже. Хронометры на кораблях работают с точностью до десятых долей секунды. Но флаг все-таки поднимается по сигналу флагмана. Мы стоим вдоль борта, почти не дыша. В эти мгновения замирает вся гавань. Слышно лишь, как на мостиках сигнальщики докладывают:
— «Исполнительный» до места!
— Флаг и гюйс поднять!
По флагштоку медленно ползет полотнище флага. Вот оно доходит верхним краем до нока, вахтенный резко дергает за фал, и флаг распахивается, как сине-белое облако. Вот он затрепетал на ветру, заструились в голубом небе красная звезда, серп и молот. И в этот момент в тебе поднимается что-то торжественное, тебя наполняют и гордость, и робость. И эта торжественность живет в тебе весь день, несмотря на то что в суете буден бывают не только радости, но и огорчения.
Пока что огорчений у меня больше.
Вчера я делал мокрую приборку в штурманской рубке и залил водой карту с предварительной прокладкой. Штурмана старшего лейтенанта Саблина, к счастью, не было. Старшина первой статьи Смирнов всю прокладку перечертил, а вину взял на себя. Ох и ругал же его штурман!
А я перед Смирновым еще раз в тот день провинился. Ознакомив меня с ходовым мостиком, он приказал зачехлить все приборы. А потом ветром унесло один чехол. Хорошо, что сигнальщики увидели, достали отпорным крюком. Смирнов сделал мне предупреждение, пообещав в следующий раз наказать строже.