И всё-таки Люциус выбрал шале. Отдельное. Не устроило его главное здание. Уже зайдя в его многолюдный холл, Малфой услышал, как воздух, пропитанный местной героиней Элизабет, трещал от какофонии звуков. Холл был велик. Лестница — далеко. На диванах пили резко пахнущий глинтвейн. По рецепту Элизабет — слух вырывал отрывки разговора. Из библиотеки выходили лыжники с узкими тугими бедрами, обтянутыми в спортивные трико. Обсуждали тренировки, хотели собраться вечером — искали Элизабет, которая могла бы всё это организовать. Наконец, перед Люциусом пронёсся официант с выпяченной грудью. На его мелькнувшем подносе лежала новая порция десертов, навязчиво всем предлагаемая. Разумеется, тоже дело рук Элизабет.
Откуда ни возьмись возник и Гессенский со вспененным жирным кремом на глуповатой улыбке. Малфой вздрогнул.
— Вспомни солнце, вот и лучик! Попробуйте! Она уже приготовила! У моей Элизабет стряпня лучше всех! — Гессенский протянул эклер, сжатый и помятый пальцами. Крем выполз, словно внутренности червяка, и сразу же в грудь Гессенского упёрлась рукоятка трости. Он так и застыл. Капля крема шлёпнулась на паркет между ними.
Те, кому уже доводилось общаться с Малфоем, знали, что взгляд, которым он посмотрел на свои туфли, а потом на Гессенского, не обещал ничего хорошего.
— Это значит, попозже? Смотрите, уже стемнело. До ужина всё разберут! Профукаете.
— Нет, мистер, — сказал Люциус. Уголок его рта дёрнулся в деликатном полуоскале. — Это значит…
— Да говорю же! — перебил Гессенский.
— Это значит «нет». Отказ от вашего настойчиво рекламируемого блюда.
Под нарастающим давлением трости Гессенский отшагнул. Люциус смерил его прохладным взглядом и направился к лестнице, желая скорее оказаться на этаже апартаментов, а может, и вовсе там остаться, лишь бы не проделывать обратный путь.
Он очень и очень устал.
Поигрывая пальцами на ручке саквояжа, Малфой свернул в залитый тенью коридорчик. Лестница оказалась такой же узкой, как и в первом шале. Ступени поскрипывали, но дама, спускающаяся навстречу Люциусу, передвигалась так тихо и легко, что, выскочив внезапно из-за поворота, врезалась в него и крепко вцепилась в его плечи. Малфой тотчас придержал её за талию, но сам отстранился.
— Прошу прощения, мисс…
Она выглядела обескураженной, пахла едва уловимо каким-то древесно-мускусным ароматом, но Люциус был готов поспорить, что на шее этот аромат раскрывался какой-то цветочной нотой.
— Всё в порядке, мисс? — поинтересовался он.
Она кивнула и убрала руки с кошачьим изяществом, приглашая его поступить также. Вся хрупкая, утонченная, с аристократической бледностью и с умышленно замедленным, будто бы напуганным, дыханием, с красиво вздымающейся под чёрной блузой грудью и аккуратно очерченными губами — по всем меркам чаровница, коих немало видел свет. Люциус всё ещё придерживал её, невольно собирая складками шёлковую ткань, и думал, что из всех женщин, которых видел за сегодняшний долгий день, эта — единственная дотягивала до леди.
«Как беден маггловский мир на такие встречи… Беден ли я?» — пронеслась мысль в его утомлённом сознании. — «Разумеется, нисколько».
Незнакомка сделала шаг назад, и талия её ускользнула из-под подушечек его пальцев. Глаза её, серые как зимнее небо, тоже изучали, оценивали, взвешивали в нём мужчину, его возможности и ту неуловимую терпкость, которая выдавала качество, лишённое примеси пошлости. Во всяком случае именно это увидел Люциус, а ошибался он редко, особенно в хорошеньких женщинах.
Что ж… ему это польстило.
— Потом сочтемся, мистер Малфой, — скрывая волнение, проговорила она. Ни тени дружелюбия, ни кокетства. При упоминании своего имени Люциус удивленно вскинул брови.
Подоспела маггла с ресепшена, глухо, будто стесняясь двигать ртом, но стараясь при этом нелепо улыбаться, промычала в его спину:
— Сэр, пройдёмте.
Он вышел из оцепенения и, прислонившись лопатками к стене, пропустил незнакомую леди. Но даже приятное соседство (пускай и гипотетическое) с этой самой леди не увлекло его настолько, чтобы он спокойно отнёсся к мысли, что двумя этажами ниже Дон Кихот и Санчо Панчо Гессенские в очередной раз веселят и одновременно раздражают публику. Он знал таких навязчивых людей не понаслышке и по возможности сторонился. Иногда простота хуже воровства. А воровство он терпеть не мог, особенно, если разворовывали его…
Уже смеркалось и на улочках сияли белым фонари, когда Люциус, наконец, подошёл к президентскому шале. Маггла с неприветливым бейджиком отворила дверь и потупила взгляд с кокетливой вежливостью.