Тарантас въезжает в березовую рощу. Солнца здесь мало. Оно раздробилось и рассыпалось вокруг мелкими желтыми кружками. Кружки дрожат в ярко-зеленой чаще деревьев и быстро, один за другим, бегут с качающейся головы лошади, через фигуру возницы, на белое платье Иды и сейчас-же за ее спиной неподвижно падают на песок дороги.
— Милая Ида! — шепчет Лёля, наклонив вперед голову, точно рассматривая дно тарантаса — как я тебя люблю... — и незаметно целует ее тонкие пальцы с маленькими ногтями, точно из разового воска. Потом осторожно поворачивает и целует в раздражающе-мягкую ладонь.
А Ида молчит. Только по ее разгоряченным щекам, по затуманенным глазам и по тому, как она тихо прижимает ладонь к его губам, Леля узнает в ней то, чем сам охвачен...
Сразу на повороте въезд в усадьбу. И это досадно.
— Так скоро — недовольным голосом тянет Леля...
Усадьба из красного кирпича, двух-этажная, с двумя башнями по бокам и одним подъездом посредине. В передней снимают платье два бритых лакея в красных ливреях. Потом нужно подыматься по широкой лестнице с гипсовыми статуями по углам и громадным, оскаленным медведем, держащим в передних лапах поднос. Потом идут через залу в столовую, где уже три бритых лакея в белых чулках разносят суп.
Перед началом обеда патер произносит речь. Обращается то к хозяйке, важно улыбающейся одним ртом, то к молодежи, притихшей от незнакомо-богатой обстановки. Они, голодные, разместились на противоположном от хозяйки конце и с нетерпением ждут, когда кончит патер, чтобы начать есть. А он, как нарочно, тянет невыносимо долго, точно смакуя каждое слово.
— У-у—противный! — шепчет Леле рядом с ним сидящая Ида и он сочувственно жмет под столом ее маленькую, горячую ручку...
Обед тянется бесконечно долго. У патера опять сигара во рту и он уже изрядно выпил, глаза его все время масляно улыбаются. Взрослые оживленно разговаривают. А молодежь поглядывает в окна с видом на большое озеро с далекими очертаниями лиловатых берегов...
Наконец, поднялись, шумят, отодвигая стулья, благодарят...
— Да что вы, помилуйте, за что...
Потом идут в сад, старинный, с пересекающимися туннелями из лип. Выходят через калитку в лес и рассыпаются там сразу с громким криком во все стороны, как вспугнутая стая воробьев.
Сквозь стволы мелькают белые платья. Голоса все слабеют: все спешат уйти подальше, в глубь леса. Там озеро...
Леля и Ида свернули в сторону. Едва заметная тропинка извивается между березами, елями... Наконец то они одни. Одни в шелестящей листве, в таинственных тенях, разорванных там и сям солнечными пятнами...
Они чинно идут рядом.
— Как старики —думает Ида и ей делается весело, хочется смеяться, шалить:
— А мы не заблудимся?
— Нет, я умею находить дорогу по солнцу. Вот если бы оно зашло... — отвечает серьезно Леля.
— А как это по солнцу?..
Леля объясняет серьезно и подробно.
В середине его объяснений Ида с визгом отбегает сторону.
— Маргаритки... и как много!..
— Хотите, я погадаю — лукаво улыбается она снизу вверх, склонившись под маргаритками.
Леля рад, что прекратился скучный разговор. Теперь можно шалить, шутить...
— Погадайте — усаживается он подле нее — только о чем?...
О чем?.. — и опять смотрит лукаво, загадочно.
Какие у нее глаза... жгучие...
— Ну хорошо — приближается она к нему плечом в плечо, раздражающе-ласкающим... Вот самая большая...
Отрывает лепестки, отогнув крючком мизинец:
— Да... нет... да... нет...
Будто серьезным делом занята. Даже нижнюю губку подтянула.
Вдруг притворно ужаснулась:
— Нет!..
Сейчас рассмеется, наверно рассмеется...
— Что нет? — также притворно недоумевает Леля и думает:
— Славная, славная...
А Ида рассердилась, встала и бросила общипанный цветок Леле в лицо.
— Так вот же вам. После этого я с вами не разговариваю.
Леля смирно идет позади.
— Простите — плачется он.
Молчит. Подразнить разве.
— А я знаю...
— Ничего вы не знаете.
— Нет, знаю. Маргаритка неправду сказала.
— Нет, правду.
— Нет, неправду: не нет, а да...
Сразу останавливается и с веселыми глазами спрашивает:
— Что — да...
— Сказать? — и Леля чувствует, что еще минута, и он обнимет ее и будет целовать, целовать без конца и эти искрящиеся глаза, и этот рот...
Ида смеется. И вся насторожилась. Вдруг, не отвечая, поворачивается и кричит:
— Догоняйте — и бежит во весь дух в глубь леса зигзагами, иногда гибко ныряя под чащу ветвей. Теперь перед Лелей опять все ее стройное, молодое тело, быстро-мелькающие крепкие ноги в белых, туго-натянутых чулках и две черные, прыгающие по спине и плечам, косы, длинные, как змеи...