Она просто всегда не та.
Может быть, и эта не та, но какую-то выбрать всё равно придется.
Вот о чём он думал, когда впервые за долгое время надевал черную рубашку и завязывал берцы. А когда перекидывал биту из одной руки в другую, думал о Шеве.
Мики и Шева. Как удивительно было, что его первый сын перерос его первую любовь, и как странно было говорить с ним об этом.
Но всё-таки, избивать до полусмерти человека, которого Лев когда-то называл другом, было страннее.
Лев много кого ненавидел в разные периоды своей жизни. Большую её часть он ненавидел отца, и ему казалось, эта ненависть сидит в нём до сих пор. В подростковом возрасте ненавидел Каму, Грифеля, Вальтера и Паклю – всех, кто, как он считал, был причастен к трагической Юриной судьбе. Иногда ненавидел коллег, прохожих, очереди в магазинах, соседей, подростков под окнами в два часа ночи и орущих детей. Фоново, но без перерыва ненавидел государство.
Но так, как Артура – никого и никогда. Если бы у него было ружье, он бы выстрелил. Если бы он был один, он бы его убил.
Он знал это настолько точно, что дал биту Мики – ему нельзя было бить самому. А Мики он бы не позволил перейти грань – убийство мешает спокойно спать по ночам. Контролируя чужие удары, легче было контролировать самого себя.
Потом, в лифте, когда он вёз едва стоящего на ногах Артура на восьмой этаж, он говорил ему всё, что думал – настолько честно, что это было даже нечестно. Нечестно, что эта откровенность досталась именно ему, такому мерзавцу.
Он говорил:
— Я помню его вот такого роста, — и Лев показал расстояние от пола до своего колена. – Он был маленький, еле-еле ходил и нёс какую-то белиберду, смысл которой даже Слава не всегда понимал. Он засыпал под политические передачи и плакал, если на телеке переключали «Первый канал». Однажды мы выронили его из коляски, и он потом два месяца ходил с фингалом под глазом. И ты, сволочь, сделал с этим малышом такое…
Артур посмотрел через силу возразить:
— Я сделал это со взросл…
— Заткнись нахуй, — процедил Лев. – Заткнись, или я убью тебя прямо здесь и сейчас.
Двери лифта открылись, и Лев с облегчением вытолкнул Артура наружу. Тот, не удержавшись, начал падать на пол, пачкая кровью изо рта и носа старую подъездную плитку, но Лев уже жал кнопку первого этажа.
— Дальше сам доберешься, — бросил он, прежде чем двери съехались обратно.
Когда он спустился вниз и посмотрел на счастливого, перепачканного кровью Мики, стало очевидно: ему будет трудно объяснить это Славе.
И ему было трудно.
Пока Мики отмывался от крови в ванной комнате, Лев пересказывал Славе всё, что узнал в кабинете Дины Юрьевны, всё, что услышал на записи, и всё, что они сделали с Артуром. Подробно. В какой-то момент ему показалось (и он был почти уверен, что так оно и было!), Слава улыбнулся, слушая, как они расквитались с этим уродом.
Но когда он закончил рассказ, прежний, знакомый Слава вернулся:
— Это было неправильно.
Ну, кто бы сомневался…
— У него и так проблемы с насилием, как можно было додуматься дать ему биту? Ты даже не понимаешь, насколько это нездорово!
— А, по-моему, это самое здоровое насилие, что когда-либо было в его жизни, — заметил Лев.
— Насилие не может быть здоровым.
— Думай что хочешь, мне плевать. Я, по крайней мере, хоть что-то сделал.
— Так я вообще об этом не знал!
— А если бы знал, то что? — раздражился Лев. — В полицию ты пойти не можешь. Что тогда?
Слава замолчал и Лев почувствовал себя победителем в споре. Конечно, он уже понял: это всегда не та дорога.
А той нет. Может быть, смысл в том, чтобы просто смириться: ты всегда не прав, всегда травматичен, всегда являешься причиной для многолетней психотерапии в будущем.
Он попытался вернуться в то состояние обнаженной откровенности, какое вдруг застало его в лифте с Артуром.
— Слава, это же наш малыш Мики, — проговорил Лев. – Неужели тебе не больно?
— Мне очень больно, — глухо отозвался Слава.
— И мне очень больно.
Может, если что-то и могло их сейчас примирить, то только общее несчастье. Лев сделал несмелый шаг к нему навстречу, а Слава подался вперед. Они обнялись.
Это было странно. Ни интимно, ни романтично, ни страстно. Просто очень нужно.
Отстраняясь, Лев опустил ладони на комод, невольно зажимая Славу в ловушку из своих рук, и проговорил:
— Он это заслужил. Он заслужил хуже, чем то, что мы сделали.
— Я знаю, — ответил Слава, отводя взгляд.
— Тогда пойми меня.
Слава то ли вздрогнул, то ли кивнул.