— А вот та девочка… — с наигранной непринужденностью продолжил Лев, — которая тебе, ну, нравится. Ты бы… не хотел с ней семью?
Ваня закатил глаза:
— Мне десять.
— Я помню, я имею в виду в будущем, не сейчас. Типа… Ты не воображаешь, как вырастешь, вы поженитесь, у вас будут дети, и вот это всё? Не знаю, какие у вас там фантазии бывают.
— У кого – у нас?
— У на…
Чуть не сказал «натуралов», но прикусил язык из-за Славиного голоса в голове: «Гетеросексуалы! Правильно говорить – гетеросексуалы!»
— У гетеросексуалов, — поправился Лев.
— Я нормальный вообще-то, — сообщил Ваня, явно не понимая значения слова «гетеросексуал».
— Так это и есть нормальный!
Уже произнеся это, Лев опомнился: кажется, звучало даже хуже, чем «натурал».
— То есть… Ну, стандартный. Короче… Ты же понял?
— Не понял.
— Ладно, давай лучше помолчим.
В наступившей тишине он почувствовал облегчение: да, так стало гораздо лучше.
Когда палатка была готова, Лев, отряхивая руки, повернул голову к машине: там, не разделяя Ваниного интереса к походным условиям, сидел нахохлившийся старший сын. Лев сглотнул, ощущая нарастающую тревогу: Мики казался таким грубым и неприветливым, что мысль открыться ему казалась самоубийственной, и совсем по-детски Лев опасался: «А что, если он не примет меня… такого?»
А если ему не понравятся стихи? А если он высмеет их, потому что сам Лев всегда очень неуклюже реагировал на Микино увлечение литературой? А если он высмеет их, потому что они объективно посредственные и смешные, и Мики это поймет, потому что уж он-то точно знает, как надо?
Лев ничуть не сомневался: Мики знает. Он признавал в нём талант к литературе, как признавал талант Славы к рисованию, а Ванин – к музыке, это казалось ему одной из неоспоримых истин. А своего таланта он не признавал, оттого и вел себя в этой семье творческих романтиков подчеркнуто отстраненно: он врач, он работает на серьёзной работе, он не понимает их тонкой душевной системы. Его же собственная душевная система иногда казалась не просто тонкой, а истончившейся.
Синдром самозванца преследовал его повсюду.
Недостаточно силён, чтобы понравиться Ване.
Недостаточно талантлив, чтобы поразить Мики.
Недостаточно хорош, чтобы Слава позволил ему вернуться.
Он пытался вобрать в себя все три характеристики, не являясь ни одной из них на самом деле.
Подойдя к Мики, он оперся ладонью на открытую дверь машины, и спросил, кивая в сторону разбитого лагеря:
— Не хочешь присоединиться?
— Вам и вдвоем нормально, — буркнул сын.
— Ладно, — кивнул Лев. — Тогда посмотри в бардачке. Я там кое-что оставил для тебя.
— Что?
Он развернулся, оставляя от своего медленного ухода флёр загадочности – как будто бы потому, что всем ответам своё время, но на самом деле потому, что фраза: «Там стихи, которые я написал» застряла у него в горле.
Сближаться с Мики всё равно, что играть в шахматы. Партия началась, первый ход сделан.
Слава [82]
Больше всего ему не нравилась концепция угнетения, которая неизбежно присутствовала во всех кавказских танцах: мужчина, изображая горделивого орла, покоряет скромную и податливую девушку. Слава уже вторую неделю смотрел на сфотографированную рекламную афишу, не решаясь записаться даже на пробные уроки: ну, разве это правильно, поддерживать сексистские направления в искусстве?
Внимательно изучив все варианты, он остановился на аварской лезгинке – в интернете писали, что это единственный вид кавказского танца, где девушке «позволяется делать такие же резкие и ритмичные движения, как и мужчине».
«Позволяется…» — с отвращением думал Слава, и уголок рта у него брезгливо дергался.
Но если он решил всё делать наоборот — выплескивать из себя агрессию и грубую силу через нарочито маскулинные занятия, — то не всё ли равно, если он при этом соприкоснется с сексизмом? Это как будто неизбежно во всём, что касается маскулинности.
«Или мне лучше пойти на вог…» — рассуждал он в переписке со Львом в их третью ночь разлуки, которая почему-то казалась тоскливей целых месяцев их расставания.
Лев отвечал не часто, всего несколько раз в день, когда удавалось поймать связь. Но тогда ответил сразу:
«Нет, на вог пойду я»
Слава рассмеялся в подушку от этого ответа: может, поэтому теперь тоска казалась невыносимей. По такому Льву сердце ныло гораздо сильнее.
«Ты просто не вкладывай в это чужие смыслы, — написал он следом. – Вложи что-то своё, что-то близкое для себя. И танцуй»