Конечно, скорее всего, ему не понравится. Он и рад был бы понять, какое удовольствие находят в этом другие мужчины, но его телу оно было недоступно: ни с Максом, ни наедине с самим собой он никогда не мог даже приблизиться к тем телесным ощущениям, что испытывают другие, не то что полностью погрузиться в них. В его первый раз, когда он был снизу, Макс спросил: «Ну, как тебе?», и Слава честно ответил: «Как будто в меня засунули швабру, и я даже не уверен, что со стороны рукоятки, а не с той, другой…»
Вот каким обещал быть этот секс. Он заранее готовил себя к необходимости перетерпеть существенный дискомфорт, но старался сосредоточиться на психологических аспектах: это же Лев, они друг друга любят, это выход на другой уровень близости, и вообще, если Льву понравится, то и Слава найдет в этом какое-то удовлетворение…
По крайней мере, он в это верил, и сюрприз в виде «того самого секса» стоял в списке его приготовлений к встрече со Львом сразу после выглаженного постельного белья, куриных котлет и просмотра сериалов.
Он пытался подготовить к этой идее и его, и себя: ничего не говоря прямо (всё-таки это сюрприз!), он слал ему нюдсы, предварительно уточняя: «Ты один? Вы где-нибудь остановились? А у тебя там отдельная комната?», и только получив в ответ три «Да», отправлял ему фотографии в непривычных для себя позах, надеясь, что Лев хорошо понимает намеки, а Лев размыто отвечал: «Ого, это что-то новенькое…», но потом, конечно, всегда добавлял: «Очень красивый».
«Покажи себя тоже», — просил Слава.
Лев шутил:
«Мне так не изогнуться»
«Можно и не так…»
«Я не могу себя показать, — неожиданно отвечал он. – Я кое-что сделал и это пока тайна»
Теперь нервно шутить захотелось Славе:
«Пластическую операцию что ли?»
«Почти»
«Ну, ты для меня всегда красивый», — дипломатично отвечал он, но любопытство, конечно, разгоралось: Слава надеялся, что это не меньше, чем панковский ирокез через всю голову или вроде того.
Время тянулось, как урок математики, и Слава старался занимать дни продуктивностью: в первый день ожидания он закончил с проектом на работе, нарисовал пейзаж выдуманной планеты (это входило в программу рисования для удовольствия) и посетил вечернее занятие по танцам (на втором уроке они учились правильно вставать на носочки). На второй день он сходил в гости к маме и у них случился какой-то душераздирающий разговор.
Не то чтобы Слава продолжал на неё обижаться: нет, после того, как она поддержала его в Канаде, он простил ей все пожелания войны и смерти. Но какого-то настоящего очищения в их отношениях пока не случилось: они виделись, обнимались, даже говорили друг другу слова любви, но тот разговор всё ещё висел над ними, как занесенный топор. И вот, когда Слава пришел к маме в этот раз, воображаемый палач их отношений принял решение помиловать обоих.
Они пили на кухне чай (Слава попросил налить ему в свою детскую кружку с енотиком, и теперь царапал губы об отколотые края), и мама расспрашивала о «делах»: как с работой, как с детьми, как с поездкой на Байкал…
И он рассказывал дежурным тоном, не слишком вдаваясь в подробности, потому что на самом деле хотел поделиться с мамой другими новостями.
— Думаю, Лев снова будет жить с нами, когда они вернутся.
Ему показалось, что у мамы потемнели глаза, как от плохих новостей, и он испугался: неужели ничего не изменилось? Неужели она надеялась, что на этом всё – он перестанет быть геем, перестав жить со Львом? Смешно…
— Ты расстроилась? – уточнил он, заглядывая ей в глаза.
— Да нет, я… — она принялась сминать вязаную крючком скатерть, продевая через пальцы витиеватые узоры, — я просто… Пока не привыкла.
— Было много времени, — заметил Слава, поведя бровью. – Вся моя жизнь.
— Раньше у меня были шансы на иллюзию, а без иллюзий я живу не так давно.
— Ничего бы не изменилось, даже если бы Лев не вернулся. То есть, ничего бы не изменилось во мне.
Она покивала:
— Понимаю, был бы кто-нибудь другой.
Он хмыкнул, вспоминая Макса:
— Не знаю… Это не зависит от того, есть у меня кто-то или нет. Когда я один, я тоже гей.
Она вдруг сказала: