Всё это уже происходило однажды и повторялось снова. Он уже заходил в палату детской реанимации к своему ребёнку. Десять лет назад Мики также лежал в кровати (только у него была совсем крохотная и допотопная, с железными ставнями), у него были такие же трубки в носу, он тоже не реагировал на Славин голос.
Десять лет назад, когда он чуть не убил своего старшего ребёнка, младшего даже не было на этом свете. То был февраль, а Ваня родился в апреле – через два месяца после случившегося с Мики.
Слава не мог перестать думать: родись он тогда в другой семье, в другом городе, в другом роддоме, в конце концов, его бы сейчас здесь не было. Он не знал, где бы был Ваня – в его фантазиях Ване было лучше где и с кем угодно, но не здесь, не в «стабильно тяжелой коме». Это Слава его сюда привёл, всего двумя своими решениями: первым – усыновить Ваню, вторым – уехать в Канаду.
Ради того, чтобы Ваня был жив, он бы теперь отмотал любое из них обратно.
Проводив его в палату, доктор попросил:
- Постарайтесь не плакать при нём.
Слава даже и не думал, что сможет заплакать. Он хотел, но у него едва бы получилось.
Он поднёс табурет к Ваниной кровати, сел рядом и, облокотившись одной рукой на перегородку кровати, вторую протянул к лицу мальчика и дотронулся кончиками пальцев до щеки. Ваня был тёплый и дышал ровно, как спящий.
Слава взял его руку в свою и, прочистив горло, бодро заговорил:
- Слушай, Ваня… Давай договоримся: ты приходишь в себя, а я разрешаю тебе засунуть в нос столько таблеток, сколько захочешь. Хоть все. Можно всю аптечку, правда. Потом вытащим их как-нибудь, разберемся. С этим уж точно полегче будет разобраться, чем с комой. И если тебе нравится этот бардак в комнате, то, ради бога, живи в нём, я больше не буду ругаться.
Слава замолчал, возвращаясь в тишину, нарушаемую только звуком кардиомонитора: пип-пип-пип… Вот так вот, когда ты очень долго что-то говоришь-говоришь-говоришь, а в ответ слышишь только звук реанимационной палаты, становится легко заплакать. Гораздо легче, чем он думал.
Разжав Ванины пальцы, Слава быстро махнул по глазам, пряча слёзы, и снова взял сына за руку.
- Мне очень жаль, - проговорил он. Бодрость в голосе пропала, но он старался говорить твердо. – Мне очень жаль, что я прикрикнул на тебя в аэропорту, что не обнял тебя тогда, что ты всё время слышал от нас только: «Хватит», «Тише», «Прекрати», и гораздо реже слышал, что мы любим тебя, но это правда, мы тебя очень любим. Я тебя очень люблю. Мне просто всё время казалось, что тебе это… как будто меньше нужно. Как будто ты и так это знаешь, ты и так счастлив, ты и так благополучен. Прости, я… не знаю, - он выдохнул. – Я не знаю, как быть хорошим отцом. У меня не получается, меня не хватает.
По правой щеке предательски покатилась слезинка, Слава, прикрыв глаза, проигнорировал её, но следующая скатилась по левой. Нужно было признать: он заплакал.
И незамедлительно объяснился с Ваней:
- Я плачу не потому, что жалею тебя или не верю, что ты поправишься. Я плачу, потому что жалею себя. Потому что я не справился, как отец. И мне жаль… и жалко. Я сейчас поплачу, а потом подумаю, что с этим делать, чтобы к твоему возвращению домой стать гораздо лучше. И справляться лучше. Ты мне веришь?
У Вани дрогнули губы. Рефлекс, наверное, но Слава улыбнулся. Он взял Ванины пальцы, сложил из них кулачок и аккуратно приложился к нему своим кулаком.
- Дай кулачок, - прошептал он.
«Дай кулачок», - последнее, что сказал им Ваня, прежде чем уйти на поле. Он сказал это Мики, а Мики дал ему по лбу. Тоже, наверное, теперь мучается в своих бесконечных воспоминаниях до.
Слава наклонился к кровати, поцеловал Ваню в щеку, шепнул ещё раз: «Я тебя очень люблю» и вышел из палаты. Спустился на первый этаж, позвонил Льву.
Вечером Слава вернётся домой к заплаканному Мики, который попросит спеть ему колыбельную. И он, Слава, уставший и выжатый прошедшим днём, раздраженно подумает: «Чёрт, ну ты же не маленький, какого хрена…». А потом вспомнит, как пообещал Ване стать лучше, и споёт, потому что стать лучше – это перестать считать, что одному ребёнку любовь нужна больше, чем другому.
Теперь Ване было хуже, чем Мики, но Слава вторил про себя одну и ту же идею: «Тебя должно хватать на обоих, тебя должно хватать на обоих…»
Почти 15 лет. Лев [19]
У него был свой день до.
Это был не крик и не щелбан, вместо кулачка. Это была крышка пианино, сброшенная на Ванины пальцы – последнее, что он сделал для младшего сына.
Был серьёзный разговор – касающийся, к слову, самого Вани и отношений между ребятами в команде (не наносят ли ему травмы именно они?) – а Ваня уселся за пианино и, перебивая их голоса, принялся наигрывать марш Шопена. Не останавливался, хотя Лев попросил несколько раз. Стоило ли из-за этого сбрасывать крышку на пальцы? Теперь уже кажется, что не стоило.