Я сидел и читал рассказ, который принес Чайка и прямо-таки заставил его прочесть. Он просто въехал в нашу комнату на своем кресле:
— Слушай, — говорит, — ты знаешь, я раньше писал всякие тупые рассказики, не хочешь заценить один из них?
Почему бы и нет?
Я заранее дал себе обещание не расстраивать его, если рассказ окажется полной чушью. Но каково же было мое удивление, когда я все-таки дочитал до конца.
«— С новым годом, Билл. Извини меня, друг.
Сказал и все. Ветер похлопал меня по спине, словно говоря, что мне нужно идти.
И я пошел дальше».
Таким был конец этого рассказа. И мне действительно это понравилось. Пока я читал, он смотрел на меня, не отрывая взгляд, словно пытаясь что-то вычитать на моем лице.
— Ничего себе, мне реально понравилось. – сказал я.
— Серьезно?
— Ну да. Я никогда бы не подумал, что ты сможешь написать что-нибудь подобное.
— Тебе правда понравилось?
— Я не стал бы тебе врать.
С тех пор он постоянно только то и делал, что писал и читал. Естественно, время от времени он заседал за комп, пытаясь отыскать какие-то журналы, чтобы отослать туда какой-нибудь свой рассказ.
И вот мы просто сидели и ужинали все вместе, когда Чайка сказал, что ему удалось продать один из своих рассказов.
— Серьезно? – спросил отец.
— Ну да, — говорит Чайка не без гордости, — сумма символическая, но по-моему это все равно круто.
Маме это понравилось, она заулыбалась и спросила:
— А о чем хоть тот рассказ?
— Ну, если коротко, то это небольшая история о двух дальнобойщиках. Суть в том, что их фура застряла в снегу посреди какой-то глуши.
— Я бы почитала.
— И я, если честно, — сказал батя.
И это было здорово. Хотя я и не уверен, что они прочитали хоть один его рассказ. Родители относились к этому не особо серьезно, они просто радовались, что Чайке теперь было чем заняться. Но они и подумать не могли, что вся эта писанина так повлияет на его жизнь.
Иногда я помогал ему выезжать из дома, чтобы прогуляться. Я катил его по разбитым улицам, объезжая глубокие дыры в асфальте, а он в это время что-то черкал в своем блокноте, иногда спрашивая меня, как пишется то или иное слово.
— Мне кажется, что Сэлинджер – самый переоцененный мудак в истории, — сказал когда-то Чайка во время одной из прогулок по парку.
— Слышь, друг, я ведь могу запросто тебе накостылять за такие слова.
— Да не, серьезно, вот ты можешь объяснить, почему всем так нравится его тупорылая книжка?
— Прямо-таки всем? На свете миллиардов 6 людей, которым абсолютно плевать на Сэлинджера и вообще какие-либо другие книжки. А, кстати, ты уже себе псевдоним придумал?
Он поднял голову вверх, посмотрел на меня так, словно я рассказал ему, что деда мороза на самом деле нет.
— Зачем?
— Ну, просто. Можешь подписывать свои рассказы настоящим именем, но тогда все твои друзья будут спрашивать: «Это ты написал? Ты чо, лох?», а зная твоих друзей, я уверен, что так и будет.
— Тогда ты и придумай.
Мы остановились на поляне, где никого не было. Слышались голоса, но они были далеко, поэтому мы не обращали на них никакого внимания.
— Можно взять имя какого-нибудь крутого персонажа, — говорю, — например, Рой Стрэнг.
— Рой Стрэнг? Звучит как-то не очень.
Я немного подумал, пытаясь вспомнить каких-нибудь других персонажей.
— Может тогда Пол Шелдон или Майк Энслин?
— Нет, они какие-то слишком американские. Нужно что-то помягче.
Джек Торренс? Хотя мне не очень хотелось, чтобы Чайка катал на своих колесах, размахивая туда-сюда топором.
И тут меня осенило. И почему я не подумал об этом сразу?
— Артур Гордон Пим.
— В смысле?
— Ты теперь Артур Гордон Пим.
Чайка открыл чистую страницу в блокноте и в самом низу написал: Артур Гордон Пим.
— А что, — говорит Чайка, — мне нравится.
Время от времени Чайку публиковали в небольших литературных журналах, что не могло его не тешить. Но если посудить, толку от этого было мало. Он жил себе, писал рассказики и ни о чем не беспокоился, несмотря на ряд проблем, разрастающихся у него за спиной. Но я был таким же, поэтому я не стал бы его упрекать.
В квартире помимо Чайки жили еще два парня. Имени первого я не помню, но знаю, что он учился на математика, слушал сладж и ненавидел группу Никльбэк. Хотя я не знаю людей, которые бы любили эту группу. Второго звали Егор, он барыжил травой и какими-то таблетками. Когда я впервые зашел в эту квартиру, то меня накурило просто от запаха, въевшегося в стены. Сам Егор был бледным худощавым пареньком со впалыми щеками, немного напоминал тех парней в спортивках, которые вечно ошиваются около подъездов. Но, несмотря на это, он был нормальным и совсем не тупым. Возле его кровати лежали книги Дика, Хайнлайна, и даже Вербера. Он любил порассуждать о космосе и о таком прочем, когда по его крови гуляли всякие вещества. У него была одна теория, которая звучала приблизительно так: