Мне было так паршиво, что я вернулся домой и завалился в кровать, пока Чайка ужинал с родителями. Не знаю, о чем они разговаривали, да и мне не особо было интересно. Я просто лежал себе, читая «Цветы для Элджернона».
И я заплакал.
Черт знает почему. То ли из-за книги, то ли просто так. На душе было гадко, словно я сделал что-то совсем уж плохое, но я оглядывался и ничего такого не видел. Чего ж тогда так хреново?
Вошел Чайка и я притворился, что сплю. Он лег на соседнюю кровать и впялился в потолок. Просто смотрел туда, казалось, он даже не моргает.
— Ты чего? – спросил я.
Он удивленно повернул голову в мою сторону.
— Я думал, ты спишь.
— Слышишь.
— Что?
— Когда мы все расскажем родителям?
— Не знаю, — он тяжело вздохнул, — я пока не вижу в этом никакого смысла. Да и расстраивать их сейчас не очень-то хочется, понимаешь?
— Понимаю, — говорю, — как они себя ведут за столом?
— Нормально, но я не заметил, чтобы они разговаривали. Понимаешь, разговаривали друг с другом. Просто задавали вопросы по очереди. И то, отец почти все время молчал.
— Чайка?
— Что?
— Что все это значит?
— Не знаю, чувак. Не имею ни малейшего представления.
В какой-то момент я понял, что ненавижу свое сердце. Оно могло в любой момент заколоть так сильно, что я даже не мог нормально вздохнуть. Я просто застывал в той позе, в которой меня застала эта дикая боль. В основном она приходила ночью и била меня прямо в грудь, вытаскивая изо сна. А потом она уходила, но обещала вернуться следующей ночью. Я поднимался, садился у окна и закуривал сигарету. Больше уснуть не получалось. Я или читал, или рисовал, или просто сидел, думая о всяком.
Сегодня боль не приходила. Но радоваться я не спешил, она просто могла опаздывать, а если и не придет вообще, то завтра придет еще более разъяренной. Но пока ее не было. Я докуривал вторую сигарету, и как раз думал о том, что буду читать сегодняя.
Комната наполнилась дымом. Окна открывать я не стал, на улице уже холодно, а простыть не особо хотелось. Я вообще серьезно подошел ко всему этому. Не позволял себе выходить на улицу, не одев перед этим двух свитеров и пальто. Да и выходить я стал намного реже, только когда заезжал Чехов, что случалось теперь не слишком-то и часто.
Здесь все оставалось таким же, как и раньше. Они до сих пор играли в «Бинго», а я все еще протирал штаны за тем же столом, рисуя всякие картинки из моей старой головы. Я заметил одну интересную странность: когда меня только выперли из универа, и я рисовал на улице, картины получались жутковатыми. Изображаемые образы и пейзажи были страшными. Потом я отошел от этого. Рисовал всякие здания, природу, людей, и там не было ни одного намека на что-то жуткое. А теперь опять. За последние лет десять, у меня не было ни одного цветного карандаша, только простые.
Валентин больше не кричал «БИНГО». Старикам теперь никто не мешал, они спокойно себе сидели, черкая какие-то цифры на своих карточках.
Сегодня я рисовал кота. Я сделал его одноглазым и назвал Плутоном, мне показалось, что можно будет его повесить у себя в палате около портрета По. Я закончил рисовать, а старики по-прежнему играли, поэтому я вскочил и крикнул:
— БИНГО!
Все взгляды направились ко мне. Я не чувствовал себя неловко, мне почему-то вдруг захотелось напомнить им о Валентине. Удивление прошло, и кто-то улыбнулся. Лидия сунула руку в мешок с бочонками, затем вытащила один и громко произнесла:
— Двенадцать!
Головы опустились к карточкам. Я собрал все свои вещи и пошел в свою палату. Скоро обед. По пути я встретил Герасима, который как всегда молча смотрел в окно. Я остановился возле него и сказал:
— Здравствуй.
Он посмотрел на меня, и хоть ответа я не услышал, мне однозначно показалось, что он улыбнулся.
— Хочешь пойти прогуляться? – спросил я, и понял, что он был бы не против.
Тепло одевшись, я посоветовал Герасиму сделать то же самое. Он послушался. Когда мы вышли на улицу, он улыбнулся, теперь уже по-настоящему. Почему же раньше он просто стоял у окна, вместо того, чтобы выйти? Я привел его на то место, где мы постоянно сидели с Чеховым.
— Здесь пахнет куда лучше, чем внутри, правда?
Он кивнул.
Значит, никакой он не дурак, он все прекрасно понимает. Я достал пачку и протянул одну сигарету ему. Герасим замешкался, но не отказался. Я поднес спичку сначала к своей сигарете, а потом к его. Он затянулся, закрыл глаза и секунд десять не выдыхал дым.