Но телефон остается на прежнем месте.
Чайка переключает идиотскую передачу на еще более идиотский сериал.
А потом телефон действительно зазвонил. И Чайка тут же схватил трубку:
— Алло? — почти что шепотом проговорил он.
Я не слышал, что говорили на другой стороне провода, я просто смотрел на лицо Чайки, надеясь узнать все по его эмоциям.
— А когда нам можно будет приехать?
На его лице появились еле заметные очертания улыбки.
— Ничего себе. А как он сейчас?
Значит, все хорошо. Мама не кричит, иначе я бы слышал ее даже сюда, а еще это значит, что с отцом все в порядке, если Ч. спрашивает как он там.
Теперь улыбнулся и я.
— Хорошо, мам. Звони если что. А отцу говори, чтобы скорее поправлялся.
Он положил трубку обратно на стол, потом подошел к шкафчику возле телевизора, достал оттуда отцовский револьвер и сказал, приставляя дуло к виску:
— Это я во всем виноват.
Но ведь все было хорошо. Поэтому револьвер так и остался лежать там, где и должен. Если бы он вообще существовал, конечно.
— У отца был сердечный приступ, но мама говорит, что с ним все будет нормально.
— Серьезно?
— Ага, — говорит он, широко улыбаясь, — но мама еще побудет с ним некоторое время.
— Так это же здорово, реально здорово! — крикнул я, вскочив с кровати.
— Да, дружище.
В больнице пахло так, как пахнет во всех больницах — ужасно. Мы с Чайкой сидели в холле и ждали, пока к нам подойдет мама и отведет к отцу в палату.
— Интересно, сколько людей здесь уже умерло, скажем, за последние лет 10? — спросил Чайка скорее сам у себя.
— Наверно, наберется огромная куча. — ответил я.
— Это точно. Может, мы вот сейчас с тобой болтаем, а где-то в какой-нибудь палате умирает какой-нибудь мужик.
Может, так оно и есть, подумал я.
— Вот он уже получает первый разряд этой штуковиной, как ее…а! Дефибриллятором! И все равно продолжает умирать.
— Можешь написать об этом историю, — сказал я.
— О чем именно? О том, как умирает какой-то мужик? Так каждая вторая книга об этом и написана. Потому что остальные — про то, как умирает какая-то баба.
— Ну, — говорю я, — ты можешь быть оригинальнее. Напиши от лица мухи, например, которая летает в той самой палате, где умирает какой-то мужик.
Чайка задумался. Но не успел ничего ответить, потому как пришла мама и принялась нас душить в своих крепких объятиях.
— Ну, скорее пойдем, мальчики! — сказала она, расцеловав нас обоих.
Я схватил свой рюкзак и последовал за мамой, Чайка плелся за мной, видимо, все еще думая про того умирающего от — рака, туберкулеза, пневмонии, заражения крови, от скуки — мужика, в комнате которого летает какая-то муха и наблюдает за всем этим.
Выглядел отец отлично, может, еще и лучше, чем до больницы.
— Привет, па, — сказал я, входя в палату и сжав его руку.
Такие уж у нас были отношения, тем более мне не 8 лет, чтобы он меня целовал или что-то такое.
— И вам привет! — поприветствовал нас отец.
Некоторое время, наверное, целых секунд 4, мы все молчали, просто стояли там и улыбались, то ли от осознания того, что все хорошо закончилось, но скорее всего, ни я, ни Чайка просто не знали что сказать.
Я схожу к врачу, он просил зайти, — наконец сказала мама, и вышла.
Когда она удалилась, я достал из своего рюкзака пачку легких сигарет и протянул их бате. Он удивился.
— Спрячь под подушку, чтобы мама не пришила нас обоих, — проговорил я и улыбнулся.
— А я всегда любил тебя больше, чем Чайку, — пошутил (а может, и нет) отец, глядя на остолбеневшего от непонимания происходящего Чайку.
Отец рассмеялся только тогда, когда спрятал сигареты под матрас.
— Спасибо, — вдруг сказал он, и через секунду добавил: — хоть сигареты и детские.
Для него все сигареты кроме красного «Винстона» — детские. Поэтому я только улыбнулся.
Мы немного поговорили о чем-то совершенно несущественном, а потом пришла мама. Она держала в руках исписанный красной пастой лист бумаги. Он был весь измят, словно какой-то раненый военнопленный.
— Это список лекарств и того, чего делать тебе категорически нельзя. Слышишь, ка-те-го-ри-чес-ки. Вот, посмотри как выделен пункт «курить», понимаешь о чем речь?
Батя только улыбнулся.
— А когда его выпишут-то? — Чайка, наконец, позабыв о том мужике, вернулся к нам.