Как ни странно, но сердце не болело, оно словно до сих пор дремало. Я включил настольную лампу и свет открыл моему взору нарисованные моим же карандашом портреты великих. Прямо перед кроватью висел портрет невозмутимого Лавкрафта, он смотрел на меня так, словно хотел знать, что я оставил там, за стеной сна. Туловище писателя было плотно оплетено могучими щупальцами, которые не причиняли ему никакого вреда. А за его спиной плыл небольшой корабль, за мачту которого ухватились те самые щупальца, пытаясь опрокинуть его навзничь. Рядом с этой картиной висела другая. Человек, изображенный на картине – если можно так назвать лист, вырванный из тетради – человек этот сидел на земле возле большого, возвышающегося над землей надгробного камня. Около его ног терся красивый черный кот без одного глаза, а на плече сидел черный ворон. Если бы на секунду у этого рисунка появился бы звук, то на всю комнату раздалось бы оглушающее воронье карканье.
Висели здесь и другие рисунки, не только портреты всяких писак. Прямо над столом красовался портрет короткостриженного парня, сидевшего в инвалидной коляске. Иногда у меня спрашивают, кто это такой. Но у меня не находилось ответов, поэтому я отвечал, что это просто парень, а иногда я придумывал несколько забавных фактов о нем.
— Ну, — говорил я одной, сующей нос не в свои дела, медсестре, — это чемпион параолимпийских игр по плаванию.
— Да? А вы что, тоже увлекались плаваньем? — продолжала спрашивать она.
— В молодости и не такое бывало.
А Валентину я и вовсе говорил, что это мой отец.
— Твой отец?
— Да, — отвечал я, — мой отец.
Человек в инвалидной коляске не улыбался, но он ни в коем случае не был злым, скорее озадаченным. На его коленях разложились груды всяких листов. Некоторые — исписаны до краев, другие же — чистые, совершенно нетронутые. Я думаю, что он пишет рассказ, или повесть, хотя если судить по этой груде бумаг, это скорее всего роман. Наверное, так оно и было.
Я снова закурил. Из открытого окна подул прохладный ветерок, который тонко намекал, что скоро зима.
Докурив, я достал чистые листы и принялся рисовать. С утра, вернее с ночи, рисуется хорошо. Ясно, почему многие художники, писатели или поэты любили творить ночью. Вот возьмите любое произведение искусства, будь то «Улисс» или «Великий мастурбатор», я уверен, что все это было сотворено ночью. Ночью, когда проклятое солнце не сжигало, не выпаливало из головы все отличные мысли и идеи.
Вот я и рисовал.
Сидел там и рисовал.
Чайка занимался плаваньем, ну знаете, бассейн, гейская шапочка, плавки, красные глаза и все такое прочее. Все это было не для того, чтобы чего-то там добиться, стать чемпионом, а скорее для того, чтобы он не шастал без дела после школы. Это было жестоко, как считал я. У меня было куча свободного времени, но я не дырявил пластмассовые бутылки после уроков и по вечерам, а сидел дома, или гулял недалеко со своими немногочисленными друзьями. А вот Чайка наоборот. Ему было шестнадцать, и мы с ним очень сильно отличались друг от друга.
Я терпеть не мог алкоголь и никогда не понимал его сути, Чайка тоже, но он частенько приходил домой пьяным. Не таким, как мужики на вокзале, но все-таки. После того, как отец попал в больницу, он стал осторожнее, намного осторожнее.
Знаете что он сделал?
Каждый вечер он стал чистить зубы. И когда приходил домой ночью – первым делом шел и чистил зубы, сбивая запах пива или чего-то такого. Он не напивался до чертиков, а если и напивался, то приходил домой, когда уже мог нормально разговаривать.
Вот к книгам он относился неплохо, иногда читал то, что я ему советовал, и потом делился своими впечатлениями. Вот, например, мне всегда казалось, что все читающие люди делятся на два типа. Первые, прочитав «Над пропастью во ржи» делают эту книгу своей карманной библией. На всех форумах, во всех спорах они пытаются доказать, что это действительно величайшая книга, а Сэлинджер – это лучшее, что случалось с литературой. Иногда они даже покупают такую же красную кепку, как у Холдена. Другой же тип людей – наоборот. Некоторые из них ждут до самой последней страницы, надеются найти что-нибудь такое, чтобы могло объяснить, почему эта книга настолько популярна. Но, не находя там ничего подобного, они просто закидывают жалкую, как думают они, книжонку в угол и при каждом удобном случае не забывают упомянуть, что книга – самый настоящий бред и разрекламированная фуфлыжонка, за которую даже браться не стоит.