Однажды мальчишка посмотрел мне прямо в глаза, а потом повернулся к своему другу и сказал ему что-то. Они оба засмеялись. Я не могла услышать, над чем, так что притворилась, будто это было что-то вроде: «Смотри, Джимми, там опять эта милая симпатичная леди». Но боюсь, что скорее это было похоже на: «Смотри, Джимми, вот та сумасшедшая, которая ест кошек». Кстати, кошек я не ела. Страшила Рэдли был неплохим человеком, но про него все равно болтали всякое.
Однажды зазвонил телефон. Я оторвалась от книги и сделала вид, что собиралась не брать трубку. Но знала, что все равно отвечу на звонок. Даже если для этого нужно было выбраться из затертого плюша моего кресла и пройти семнадцать (да, я считала) шагов до кухни, чтобы взять горчично-желтую трубку, так как мобильного телефона у меня не было. Даже если бы мне опять пытались что-то продать (такие мне часто звонили) или даже если это была моя мать, которая звонила мне три-четыре раза в год. Даже если сейчас в тот момент я читала ту главу книги, где детектив и убийца наконец оказались в одной церкви после игры в кошки-мышки на протяжении последних двухсот семидесяти четырех страниц. В тот день я ответила на звонок по той же причине, по которой отвечаю всегда: мне нравится слышать голос другого человека. Или, может, мне нравится звук собственного голоса.
Дзыыыыыыынь!
Я встала.
Отложила книгу.
Семнадцать шагов.
– Алло?
– Джубили?
Я не узнала этот мужской голос и пыталась угадать, что он продает. Таймшер? Услуги нового провайдера интернета, у которого скорость в восемь раз быстрее, чем у предыдущего? Или, может, он проводит опрос? Однажды я сорок пять минут проговорила о моих любимых вкусах мороженого.
– Да?
– Это Ленни.
Ленни. Муж моей матери. Я видела его всего раз – много лет назад, пока они встречались, до ее переезда на Лонг-Айленд. Больше всего мне врезалось в память то, что у него были усы, и он их постоянно поглаживал, как верную собачонку, живущую у него под носом. Еще он был вежлив настолько, что мне иногда бывало неловко. Помню, мне все время хотелось ему поклониться, хоть он и был невысок. Будто бы он был королевских кровей или что-то вроде того.
– Да.
Ленни кашлянул.
– Как ты?
Мысли лихорадочно заметались. Я почти была уверена, что это не звонок вежливости, Ленни ведь никогда не звонил мне раньше.
– Я в порядке.
Он снова закашлял.
– Ладно, я собирался сказать, что Виктория… Викки…
Его голос сорвался, он попытался замаскировать это под очередной приступ кашля, и в итоге зашелся по-настоящему. Я прижала трубку к уху двумя руками, вслушиваясь в кашель. И подумала, интересно, он еще носит усы?
Кашель наконец прошел, Ленни набрал воздуха и выпалил:
– Твоя мать умерла.
Слова залетели ко мне в ухо и застряли там, как пуля, пойманная зубами трюкача в последний момент. Я не хотела, чтобы они проникали дальше.
Все еще держа трубку, я прижималась спиной к обоям с веселеньким узором из вишенок, сползая по ним, пока не коснулась протертого и потрескавшегося линолеума. Я пыталась вспомнить, когда в последний раз видела свою мать.
На ней был лиловый костюм-двойка на два размера меньше, чем ей стоило бы носить, и жемчуг. Это было через три месяца после того, как меня поцеловал мальчик и я чуть не умерла. Как я уже говорила, большую часть того лета я провела в своей комнате. Другая часть лета ушла на упреки в сторону моей матери, ведь если бы она не перевезла нас из Фонтейн-Сити, Теннесси, в Линкольн, Нью-Джерси, тремя годами ранее, ничего этого бы не случилось.
Но, по правде говоря, это был меньший из ее материнских грехов. Просто этот случай был самым последним и самым ощутимым по последствиям, так что я могла злиться сколько угодно.
– Я начинаю новую жизнь, – сказала она, кружась у лестницы. От этого движения приторный запах ее ванильного спрея для тела разнесся в воздухе.
Я сидела в плюшевом кресле, перечитывая «Нортенгерское аббатство» и поглощая тонкие мятные печенья из упаковки.
– Ну, разве весь мой облик не кричит: «А вот и жена миллионера»?
Нет. Он скорее говорил, что это развратная версия Джун Кливер из «Предоставьте это Биверу». Я снова опускаю взгляд в книгу.
Я слышу знакомое шуршание целлофана, когда она лезет в задний карман за пачкой сигарет, и щелчок зажигалки.
– Знаешь, я уезжаю через несколько часов.