— Кто они? — не понял Илья.
— Кто, кто? Мыши! Все испортили.
Он взял одну шкурку, тряхнул ее, на пол серыми дымчатыми клочками, распадаясь на лету, посыпался мех.
— Ну куда их теперь? Вот утворил так утворил…
Лунев с досады сплюнул.
— А жаль, шкурки уж больно хороши были.
Илья растерянно смотрел на Лунева. Тот от огорчения достал трубку, подошел к печи, взял спички, прикурил. По комнате к потолку, закручиваясь спиралью, пополз дым.
— И откуда они их учуяли? — продолжал Лунев. — Все в доме съели, а потом и до шкурок добрались. Шутка сказать, пять соболей уханькали! Это тебе не белка. За ними ведь надо побегать. Иной охотник за сезон и этого не добывает, а Степан — фартовый мужик, они к нему сами шли.
— Что теперь сделаешь, — вздохнул Илья. — Как пришли, так и ушли. Прилечу — расскажу.
— Расстроится, поди, — огорченно причмокнул губами Лунев. — А ему сейчас расстраиваться нельзя. Я бы у мужиков поспрашивал, да они сейчас все в тайге. Ты ему вот что передай: доски для аэропорта завезли, весной думаем строить. Пусть поправляется. Директор леспромхоза прилетал, говорил, что они шибко на него надеются. Степану эта работа знакома, лучше никто не справится. И насчет заработка пусть не беспокоится.
— Ладно, передам, — пообещал Илья. — Он еще сберкнижку просил. Она у него в шкафу среди старых бумаг.
— Сейчас посмотрим, — сказал Лунев. — Если ее, как и шкурки, мыши не сгрызли. Вот она, сберкнижка. Целая. Держи. Ты скажи Степану, пусть не беспокоится. Все будет в сохранности… Снег-то какой повалил, — охнул вдруг Лунев. — Давай, паря, на аэродром, а то не улетишь.
Илья сунул в карман сберкнижку, схватил приемник и выскочил на улицу.
Уже подбегая к самолету, Илья остановился, оглянулся и ничего не увидел. Снег растворил в себе все: крохотный поселок, реку, дом Оводнева. Будто их и не существовало вообще.
— Командир! — крикнул от самолета второй пилот Егоров. — Чего стал, давай быстрей, а то ночевать придется.
Сразу же после взлета серая пелена окружила самолет, земля отодвинулась, пропала за снежным пологом, на какой-то миг Илья потерял ее, но потом сообразил, что в таких случаях лучше всего держаться реки, она хоть и удлиняет путь, но приведет к дому. Он снизился, отыскал речушку, она показалась ему темной трещиной на яичной скорлупе. Теперь можно было перевести дыхание.
Илья отдал управление второму пилоту, сам, положив на колени карту, стал следить за землей. Они летели на юг, то и дело меняли курс, стараясь не упустить из виду темную полоску воды. Мелькнула и тут же пропала Шаманка. Вскоре устойчиво заработал радиомаяк Чечуйска, и тогда Чупров засунул карту в портфель.
…Лобовое стекло скользнуло по зашторенной снегом вечерней реке, переползло через обрывистый каменистый берег и уперлось в темную, обозначенную крохотными светлячками полосу. Чупров слегка отдал штурвал, оставив между торцом полосы и капотом необходимый, привычный его взгляду просвет. Под самолет поползли деревянные, припорошенные снегом улочки, справа от самолета вырос и полез вверх заросший лесом склон горы. Все это он видел боковым зрением, сознание отмечало пространственное положение, и не более. Весь мир сузился, стал напоминать длинный тесный коридор, в конус которого открытой дверью блестела подсвеченная огнями полоса.
После посадки второй пилот пошел сдавать документы, а Илья сел в автобус и поехал в больницу.
— Нужно знать время. Прием посетителей с четырех до шести, — заупрямилась Воробьева, когда Илья попросил у нее халат. — Приходите завтра.
Илья понял: Воробьева не простила ему истории со спиртом. Он знал: уговаривать медсестру бесполезно, своих решений она не меняла, но все же решил попытаться.
— Тамара Михайловна, голубушка, — взмолился он. — Завтра мне в командировку. Ты же сама знаешь — это надолго. Я к нему на минутку — и домой.
— Ладно, — неожиданно легко сдалась Воробьева. — Сходи. Он сейчас один там. Пахомов с Зубковым выписались.
Увидев его, Оводнев заулыбался, сдернул одеяло, пытаясь сесть.
— Лежи, лежи, — остановил Илья.
Он присел на табуретку, поставил на тумбочку приемник и рядом положил сберкнижку. Оводнев выслушал молча, выматерился, затем будто нехотя взял сберкнижку, полистал и засунул под подушку.
— Ничего, как-нибудь проживу. Без шкурок жить можно, а вот без денег — шиш. В тайге деньги — бумага, а вот в городе среди людей — это сила.
Стараясь не встречаться с Оводневым взглядом, обежал глазами палату и увидел стоявшие на подоконнике игрушки: вырезанный из коры парусник, собранный из шишек штангист, обгорелый сучок — старикашка с трубкой.