Хочу закричать, позвать на помощь, это явно не Хасан, кто-то другой, кто-то, кто может стать моим спасением, но я не могу подать голос. Мне слишком больно, голова сжимается, будто вот — вот взорвётся, из глаз вырываются слёзы.
Собираю последние силы, плевать, нужно попытаться что-то сделать, пусть это будет моим последним усилием перед смертью, но я должна постараться.
Кричу, что есть мочи, кричу. Раздаётся жалкий писк, я себя едва слышу, этот звук точно не преодолеет кирпичи и толщу земли.
Пытаюсь что-то сказать, позвать на помощь, не выходит, я будто больше не умею разговаривать, ни слова не произнесла с момента, как в голову вонзился металлический прибор.
Начинаю дёргать рукой, я давно не чувствую её, она всегда висит, прикованная к цепи, но сейчас мне это на руку. Цепь ударяется о стену и гремит.
У меня нет сил, бьюсь всем телом о стену, иначе не получается издавать этот звук. В движении вижу, как все контуры размываются, потом подвал начинает кружиться, а перед тем, как я упаду лицом вниз, вывернув руку, прикованную к стене, то всё ещё и потемнеет.
Топот усиливается, я ничего не вижу, будто и не слышу ушами, мне подсказывает биение сердца, стук крови в висках. Человек, нет, людей несколько, они приближаются. Слышу, как открывается железная крышка, которая всегда скрипит при возвращении Хасана.
Я не знаю, кто это, но первой и последней фразой, сказанной мной, будет имя, я позову его так тихо, что этот звук не услышат уши, этот зов услышит сердце.
— Кадер, Кадер, — требовательно зовёт знакомый голос, меня переворачивают, чьи-то тёплые ладони обхватывают моё исхудавшее, холодное лицо.
Танер пытается сделать что-то с цепью, он тоже зовёт меня, словно пытается привести в чувство. Биркан ощупывает мой пульс, его движения резкие, нервные, он что-то шепчет мне на ухо. Он прижал мою окровавленную голову, с запутавшимися в засохшей крови волосами, к своей груди.
Я кажусь слишком маленькой в его руках, он будто держит одну из кукол Фериде, но я кажусь себе скелетом, безвольным манекеном для изучения анатомии.
Открываю глаза, затуманенным взором разглядываю испуганного Биркана, они с Танером что-то обсуждают, но я уже ничего не слышу, в подробностях рассматриваю его лицо, если это последний раз перед смертью, то я запомню каждую черту.
Какими-то немыслимыми усилиями, меня отделяют от цепи, будто почувствовав свободу, я тут же испугалась её, и провалилась в беспамятство.
Глава 66. Кадер
Первый месяц был самым тяжёлым, голова не переставала болеть, и ко мне никого не пускали, оправдывая это тем, что мне не нужны лишние волнения.
Ещё в тот день, когда я услышала их приход и упала лицом вниз, сломала руку, подвешенную к стене, и ко всем проблемам со здоровьем прибавилась ещё и эта.
В июле стало немного легче, боли стали оставлять меня на некоторое время и появилась возможность спать без снотворного. Ко мне стали пускать посетителей.
Биркан приходил каждый день, выделял мне время в своём забитом графике. Мы никогда не разговаривали о случившемся, но стоило мне заснуть, или отвлечься, он всегда сидел рядом, и смотрел на меня с болью, он тоже думает о том, что я могла погибнуть.
Так же мы никогда не разговаривали о наших прошлых отношениях или чувствах, сейчас нам было не до этого, не хотелось поднимать эту тему.
Меня волновали думы о будущем, на этот раз уехать будет сложнее, теперь в городе не опасно, всё наладилось, в том числе в жизнях моих близких. Не хотелось оставлять друзей, снова быть вдали от Биркана, теперь ведь он был со мной каждый день. Но остаться я тоже не могла, сложно жить, когда ты не знаешь, где твой дом.
Я хотела вернуться в Стамбул, ведь я полюбила его всем сердцем, хотела приступить к работе, ведь её я тоже любила, так же хотела вернуться в свою квартиру. Но, к сожалению, ни одну из этих вещей я не любила так сильно, как Биркана и друзей.
Я уже привыкла вновь регулярно общаться с Нихан, слушать сенсационные новости от Озгюра, часто он заходил в палату, восклицал что-то вроде: «Ты не поверишь, что я сейчас тебе расскажу», и я с упоением слушала очередную байку, порой считая, что он сам их придумывает, при этом не знала большинства людей, о коих говорилось в его рассказах. Каждый день заходил и Анри, он работает в больнице, где я обитаю, Анри приносит мне вкусные булочки с заварным кремом из столовой, хотя прекрасно знает, что мне это запрещается.
С едой у меня сложились тяжелые отношения, особенно в первое время после операций, а их было множество. Для меня составлялся список специальных продуктов, в списке, что есть можно, было слабое разнообразие, три вида овощей, два вида фруктов, гречневая крупа, которую я возненавидела в первую же неделю, и ещё мясо некоторых птиц и некоторая рыба.