Потом Ермак Дионисович рассказал о встречах с Родзаевским и поделился своими выводами о деятельности «Российского фашистского союза».
— Ты знаком с Родзаевским?
— Два раза разговаривал с ним, кажется, в кафе «Марс».
— Когда это было?
— Лет пятнадцать-шестнадцать тому назад. Знаю еще одного фашиста, Ростислава Батурина...
— Родзаевский и Охотин — вот кто нас интересует. Обожди, Ермак, не распыляйся. С Пинфанем закончишь, тогда... А сейчас будем думать, искать подходы.
Эти слова Казаринов произносил всякий раз, когда ему нужно было подумать и принять решение.
— Да, Ермак, давно хотел сказать тебе, все забывал. Твой высокий покровитель все же обратился к нашему правительству с предложением послать триста тысяч штыков и сабель на советско-германский фронт. Наши не ответили. Должно быть, не хотят давать Семенову повод для газетной шумихи. Может, и твоя информация пригодилась.
— Да ну... Есть еще одна новость. Послезавтра еду в Хэшаньту — поручено переправить связника Ван Сун-хэ...
Таров раскрыл цель посылки агента, назвал пароль, сообщил полные данные о Князеве.
— Вот видишь, а ты все плачешься, — упрекнул Казаринов шутливо. — Подсчитай-ка, скольких шпионов схватили за руку по твоей подсказке? Какой ущерб они могли принести нашему народу? Центр высоко оценил твою работу. Тебе объявлена благодарность приказом наркома. Ты, Ермак, только не зазнавайся.
— А разве такое за мною водится?
— Вроде бы нет. Предупреждаю на всякий случай, — сказал Казаринов не то серьезно, не то в шутку.
В субботу вечером Таров и Ван Сун-хэ приехали в Хайлар. Их встретил начальник местного филиала Харбинской ЯВМ, низенький, кряжистый поручик с большой круглой головой. Он был предупрежден о прибытии Тарова шифрованной телеграммой. Поручик подготовил номер в городской гостинице и принял на себя все хлопоты по устройству. Назавтра он лично поехал с ними в Хэшаньту. Деятельное участие поручика сняло многие обязанности с Тарова. Фактически за него делалось почти все. Переправа была назначена на одиннадцать часов ночи.
Под вечер Таров и Ван Сун-хэ вышли в садик возле казармы пограничников. Кусты сирени и акации стояли не шелохнувшись. Было тихо и душно. Лишь изредка раздавался слабый треск: это лопались стручки акации, разбрасывая семена. За рекой — советская земля. Близость родных берегов вызывала чувства радости и грусти.
— Ну как, Ваня, не трусишь? — спросил Таров по-русски. Он считал кощунственным разговор на другом языке, когда расстояние до родины исчислялось в метрах. Вспомнились чьи-то стихи: «Двадцать метров, хоть не версты, а попробуй вот — пройди».
— Немного есть, однако. — Ван Сун-хэ жил среди сибиряков и усвоил их говор.
— Кто у тебя там, — Таров кивнул в сторону границы, — дочери или сыновья?
— Дочь и два сына.
— Навестить не думаешь?
— А можно?
— Соседи не выдадут?
— Никто же не знает, где я. Все считают, что отбываю срок наказания. Никаких подозрений не будет. Потому я и пошел под своей фамилией.
— Гляди сам, Ваня. Побываешь в Иркутске, передашь Князеву наши инструкции, а на обратном пути можешь завернуть к жене. Любишь?
— Как же не любить? Она у меня красивая, добрая. И дети хорошие.
— Чего же ты оставил их?
— Золото, холера его побери. Вовсе слепым был.
— Выходит, правильна японская пословица: блеск золота ярче сияния будды?
— Неправильная, господин начальник. Сам дураком был, однако.
— Через два месяца приеду сюда встречать тебя.
— Но, но, встречай. — Эти слова были сказаны с еле уловимой насмешкой.
Ермак Дионисович понял: Ван Сун-хэ не вернется.
XIII
Незаметно, в повседневных будничных делах пролетели конец лета и осень. В подъездах служебного ямото, в котором по-прежнему жил Таров, были развешены сосновые ветки — новогодние украшения.
В середине октября Ермак Дионисович виделся с Асадой, но делового разговора не получилось. Асада был сильно расстроен: на Филиппинах погиб его брат.
— Акико убили в день великого землетрясения, — взволнованно рассказывал Асада. — Я человек не суеверный, но скажите, почему именно в этот несчастливый день? Это что, простая случайность?
Таров молчал: никакие утешения не могли помочь Асаде — он был в отчаянии.
С того времени Асада не появлялся в Харбине. Ермак Дионисович дважды ходил к нему домой. Фусако сильно тревожилась за мужа: он никогда так долго не задерживался в Пинфане.